— Товарищ капитан, — пришла ей на помощь жена майора, и ее большие выразительные глаза победно блеснули. — Мы с Мариной Петровной пришли к полному согласию. Вы понимаете, о чем я?
— Понимаю, — тяжело сказал Донцов. — Это правда, Марина Петровна?
Она не смогла ответить, горло сжали спазмы, почувствовала, как пылают щеки. Хотелось, чтобы он стал уговаривать, просить, умолять.
Однако Донцов просить не стал. Был какой-то странный, с ним что-то творилось. Подошел к Марине, взял ее за руку.
— Я Валю провожал, — сказал он откровенно. — Их посылают в тыл, к партизанам.
— В тыл?.. — пробормотала Марина.
И внезапно в ней все перевернулось. Посмотрела на Донцова потрясенными, перепуганными глазами. Туда, откуда прилетела она? А может, и дальше…
Из другой комнаты отозвался майор. Наверное, услышал слова Павла.
— Я знаю, куда их… — сказал важно и в то же время с жалостью. — Бедная девочка!
Тяжелая тишина придавила всех. Жена майора нервно затушила в пепельнице папиросу и быстро вышла из комнаты. Клавдия Сергеевна, которая в это время вытирала около буфета тарелки, так и села на стул, и глаза ее сразу же покраснели.
Павел все еще стоял, держа Марину за локоть. Наконец решился.
— Пойдем, — властно сказал он. Клавдии Сергеевне на прощание спросил: — Маме передадите, что я жив и здоров. Напишу ей с дороги.
Они вышли на улицу. Из громкоговорителя услышали последние сообщения с фронта: немцы продолжали наступление на Дону. Голос диктора был тревожный и предостерегающий.
Донцов поднял голову, минуту послушал и сказал:
— Теперь уже нам на Кавказ прямой дорогой не добраться. Будем ехать через Сталинград.
И все. Ни слова. Ни вопроса. И Марина молчала тоже. Как будто не было никакого разговора о женских льготах на войне, о поисках легкой работы в офицерской столовой.
Через двое суток эшелон прибыл к месту назначения. Когда Марина на санитарной машине привезла раненых в госпиталь, разместившийся в бывшей школе на берегу моря, и когда всех развели по палатам, начальник этого строгого учреждения, высокий, с изнуренным лицом военврач в белом халате и армейских сапогах, оглядев Маринину старую одежду, стоптанные башмаки и зеленый платок, сел на застланный клеенкой топчан, указав девушке на стул рядом, и усталым отцовским голосом сказал:
— Спасибо вам, товарищ Байрак, за помощь. А как с вами быть?
— Как? — Марина вспомнила свою деревню, далекий партизанский край, и у нее невольно вырвалось: — Мне к своим нужно.
— Не понимаю, куда именно?
— Ну, туда, где фронт, где наши.
— Фронт, говорите… — Военврач задумался, глядя на большое мраморное пресс-папье.
«Тяжелая, наверно, штука», — подумала Марина, проследив за его взглядом.
— Нет, на фронт мы вас не отправим, товарищ Байрак.
— Почему? — спросила девушка голосом школьницы, которую экзаменует строгий учитель.
— Потому что фронт сам движется сюда. Немцы уже под Сталинградом. — Он вздохнул с видом человека, утомленного бесконечными разговорами с тугодумами. — Вчера был уничтожен вражеский десант в десяти километрах от нашего госпиталя. Я могу отпустить вас только для эвакуации в тыл…
— Нет, нет! — ужаснулась самой этой мысли Марина. — Разрешите мне пойти в военкомат… Я должна обязательно…
На продолговатом бледном лице военврача мелькнуло подобие улыбки. Что-то было теплое и располагающее в морщинах, залегших у его рта, в горьком вздохе, в том, как он отрицательно покачал головой. Конечно, он бы мог послать Марину и в военкомат, устроить в какую-нибудь маршевую колонну, но он уверен, что не стоит никуда ходить. Сейчас каждый должен быть там, куда его поставила Родина.
Марина поняла: военврач хочет оставить ее при госпитале. Тут ее место, тут она нужнее всего.
— Хорошо, — сказала тихо. — Я буду работать.
— Спасибо, — просто ответил военврач. — Я мог бы мобилизовать вас по закону военного времени, но я знал, что вы согласитесь сами. Тут не легче, чем в партизанах. Еще не известно, что будет дальше.
Марина поднялась.
— Разрешите идти к раненым? — спросила подчеркнуто официально.
Он еще раз окинул взглядом ее одежду, улыбнулся.
— Сначала пойдите к моему заместителю по хозчасти и переоденьтесь. Вашей аттестацией займемся позже.