Сильные мести не жаждут

Море времени!.. Чего стоит время в тех условиях, когда в одно мгновение погибают тысячи людей, ломаются человеческие судьбы, происходят неслыханные трагедии, все перемешивается. Ничего постоянного, ничего определенного, ничего продолжительного. Однако Марина была уверена, что сейчас время работало на капитана Донцова, на его мать и даже… на эту неизвестную девушку Валю. Нужно только найти ее, и она все скажет.

— Вы знаете ее телефон? — совершенно незаинтересованным тоном спросила Марина. — Валин телефон?

— Знаю.

— Вот и позвоните ей. Вы же должны встретиться с ней. Она ваш товарищ, подруга…

Он сердито отмахнулся. У него был другой план. Если Марина согласна, то они вместе за часок-другой… это недалеко… пойдут и обо всем узнают.

В этот момент к ним подошел начальник госпиталя. Видно, он чувствовал себя немного виноватым перед Мариной. Фланелевая гимнастерка, неумело затянутая ремнем, сидела на нем мешковато, совсем не по-военному.

— Товарищ капитан, ваш санитарный поезд отходит в час ночи, — сказал он Донцову. — Кажется, вы хотели заскочить к своим. Я как раз в Наркомат обороны, могу вас подбросить.

— Если вы не возражаете, то пусть и сестричка с нами поедет, — смущенно улыбнулся Донцов, искоса глянув на Марину.

— Место найдется, — сказал военврач. — Пусть посмотрит нашу военную Москву.

Выехали сразу же. Черная эмка рванулась, помчалась по узенькой улочке, выскочила на широкий проспект и понеслась вдоль Москвы-реки. Военврач сидел впереди, погруженный в свои мысли, в свои заботы. Москва жила тяжелой жизнью великой военной столицы. Кое-где еще стояли на тротуарах противотанковые ежи, окна были заклеены накрест бумажными полосами, всюду военные гимнастерки, военные фуражки. Чувствовалась тревожная напряженность во всем: плакаты призывали к бдительности, мужеству, самопожертвованию.

Мчалась эмка суровыми московскими улицами, обгоняла военные грузовые машины, останавливалась на перекрестках. Павел жадно ловил глазами знакомые дома, магазины, учреждения. Шепотом рассказывал о родном городе. Как будущий архитектор, он знал, какая мудрая и седая старина таилась в каждом здании, в каждой стене. Зачитывался до войны древними фолиантами, архивными пергаментами, копался в исторических документах… Вот площадь Ногина — когда-то называлась Варваркой! — а на ней скромненькая церквушка «Всех святых», которую построил еще в XIV веке Дмитрий Донской в честь победы над кровожадным ханом Мамаем на Куликовом поле. А вот Московский универмаг. Здание построено где-то в конце XVIII века, потом сожжено Наполеоном, потом заново отстроено…

Эмка проехала по Манежной площади, и Павел как зачарованный рассказывал дальше. Вот как все строго и как величаво! Манеж построили в 1817 году, применили удивительную новинку — стропильную деревянную конструкцию подвесного потолка, которая перекрывала пролет шириной в сорок метров…

— И наконец… ты только посмотри, Мариша!.. Посмотри на эту красотищу! Храм Василия Блаженного. Чудо российского зодчества. Его построил еще в середине шестнадцатого столетия Иван Грозный после победного похода на Казань. — Павел понизил голос и забасил, как протодьякон: — «И позвонеся великий град Москва…»

— Как, как? — не поняла Марина.

— Ну… значит, раззвонила вся Москва… Я восхищаюсь, Мариша, мудростью моего народа, — задумчиво произнес Павел. — И его бессмертным духом, который воплотился в этих величественных сооружениях. — Он вздохнул и перевел разговор на другую тему: — Скажи лучше, Мариша, куда поедешь отсюда?

Она не поняла его. Как будто он не знает, что их посылают на Северный Кавказ в какой-то госпиталь, где она будет ухаживать за ранеными. И за ним тоже ухаживать.

Думала, это его обрадует, но неожиданно заметила печаль в его глазах. И вроде бы тревогу. Не рад, что и дальше будут вместе? Или, может, эта Валя-десятиклассница… прежняя любовь… которую он, быть может, сегодня увидит?.. Из-за нее боится Марининой дружбы?.. Вот приедут сейчас к нему домой. Появится Валя, напомнит его клятвы, и все…

— Приехали, — прервал ее раздумья Павел и попросил военврача остановить машину в тенистом арбатском переулке.

Эмка заскрипела тормозами. Павел открыл дверцу и помог Марине выйти.

— Может, заехать за вами? — Военврач высунулся в окошко.

— Дойдем так, — с благодарностью сказал Павел. — Я еще хочу отца повидать. Он, наверное, в госпитале.

Про отца почему-то до сих пор не вспоминал, а тут вдруг произнес с такой теплотой, с такой тоской. Раненый он… вон что. После зимних боев под Москвой почти не выходит из госпиталя, две операции уже перенес, мама писала, что весь истаял, черный, иссохший…

Они поднялись на второй этаж по узенькой полутемной лестнице, затертой, истоптанной за долгие годы, как бывает избита горная тропа, по которой прошли целые поколения, и теперь эти ступеньки были уже не просто ступеньками к чьим-то квартирам, а дорогой из седого прошлого в сегодняшний день, в эту грозную московскую пору, в грусть и боль утрат, разлук, отчаяние.