Сильные мести не жаждут

Смутившись, последовала за ним. Это был тот самый начальник московского госпиталя, с которым Марина встретилась в первый день их прибытия в столицу и который потом вез их с Павлом по Москве. Удивительная штука — военная судьба! Думала, что никогда больше не увидятся. Проводил их военврач тогда до вокзала, сам оформил и проверил все документы, прошелся по вагонам, посмотрел, чтобы было все как следует. На прощание крепко пожал Марине руку: забудь, мол, девушка, нашу ссору! И вот опять встретились, опять в одной упряжке: он — начальник, она — рядовая медсестра большого фронтового госпиталя. Больше года они вместе. Не раз военврач называл Марину и «ветераном», и «нашей гордостью», представил ее к медали. Вежливый, сдержанный, немолодой, но с таким ясным и добрым взглядом, что Марине тяжело его выдержать. Никогда не переступал военврач черты дозволенного и не злоупотреблял своей властью, но его ясный, с искорками боли взгляд терзал Маринино сердце. Знала, что военврач тайно влюблен в нее, что мучается, хочет подавить в себе чувство, а разве это так просто? Вот и сейчас, наверное, привел к себе в кабинет, чтобы прочитать очередную страничку из учебника по медицине, — пусть не тратит Марина попусту время, нужно набираться ума, опыта. Иногда часами рассказывал ей о строении человеческого тела, открывал секреты полевой хирургии, по капельке вливал в нее нектар знаний. Кончится война — это все пригодится в институте… Говорил, а светлые зеленоватые озера глаз становились все тоскливее и тоскливее, он думал совсем о другом.

В этот раз военврач был более сдержан, словно что-то затаил в себе, и казалось, что он сам боится этого скрытого, затаенного. Сел к своему столу, пригласил сесть и Марину, молча выдвинул ящик, достал оттуда конверт. Адрес отпечатан на машинке, письмо, видно, служебное. Какое оно имеет к ней отношение? А может?.. У Марины перехватило дыхание, она устремила на конверт тревожный взгляд.

— Вы не волнуйтесь, Марина, — успокоил ее военврач.

А она уже подумала о самом плохом, кровь глухо стучала в висках, все тело охватила слабость. Хоть бы не мучил… Не нужно красивых слов, не нужно утешать ее. Молчала, не отрывая глаз от конверта. «Читай, читай».

Командование авиационного полка с сожалением и беспокойством уведомляло Марину Петровну, что ее муж, гвардии майор Павел Донцов, не возвратился с боевого задания.

— Не верю! — единственное, что смогла произнести Марина, и решительно тряхнула головой, словно отбрасывая этим саму мысль, что Павел погиб.

— И я не хочу верить, — невесело вздохнул военврач. — Главное, никто не видел, как он падал, как его сбили. А если не видели, значит, мог приземлиться во вражеском тылу, где-то в лесу, у партизан. Чего не бывает!

— Да, наверное, — подхватила его мысль Марина. — Он везучий… Уже раз падал… Мы его спасли.

— Наши люди погибнуть не дадут, — с уверенностью сказал военврач.

— Мой отец на виселицу пошел, а не предал, не выдал…

— Вот видите, Марина, всюду так… Я уверен, что все будет в порядке. — Военврач пожал через стол ее руку и через силу улыбнулся. — Вы только не терзайте себя.

Было бы, наверное, легче, если бы Марина заплакала, но она словно окаменела. Кончилась для нее жизнь, и напрасно пытался утешить ее военврач, вспоминая различные случаи счастливых возвращений, удивительных воскресений. Говорил он каким-то бесцветным голосом, видно, и сам не верил в свои слова. И эта его неуверенность убивала Марину.

— Товарищ военврач, разрешите идти на дежурство? — Она с трудом поднялась со стула. В маленькой комнатке горела яркая лампочка, и ее свет действовал угнетающе.

— Иди, Марина Петровна…

Только в своей палате она безвольно опустилась на стул около столика с зеленым абажуром и дала волю глухим, безутешным слезам.

Вместе с Мариной горевали раненые бойцы.

* * *

Их госпиталь назывался стационарно-полевым, так как ему надлежало располагаться надолго, искать себе пристанище в крупных освобожденных городах и населенных пунктах. Стояли в Харькове, теперь вот в Прилуках, городке хоть и небольшом, зато славном, тихом и не сильно разрушенном.

Тяжело страдала Марина. Не впадала в истерику, но постепенно угасала. Лицо стало серым, землистым, губы плотно сжаты, отсутствующий, безжизненный взгляд. Работала она в госпитале по-прежнему самоотверженно и в то же время как-то безразлично, механически выполняла распоряжения, приказы — лишь бы ее не трогали, лишь бы не цеплялись к ней.

Никто не догадывался, какой жизнью жила она на самом деле, чем занималась дома, где вместе с подругой снимала у старушки комнату. О чем думала? Чего ей хотелось? Ее жалели, А что поделаешь? Немало война покалечила душ…

Война… Этим жестоким словом можно было бы точнее всего определить состояние ее души. О войне только и думала, война заполнила ее всю.