Силы и престолы. Новая история Средних веков

Первая волна Черной смерти длилась с 1347 по 1351 г. За это время в наиболее пострадавших странах погибло до 60 % населения. Это был ошеломляющий уровень смертности, и потрясенные летописцы по понятным причинам еще преувеличивали эти данные: некоторые предполагали, что к концу пандемии в живых остался лишь каждый десятый человек. Черная смерть уносила не только бедняков. Конечно, у богатых было больше возможностей уехать из охваченных эпидемией городов и соблюдать карантин в относительно безопасной сельской местности. Великий итальянский писатель Джованни Боккаччо увековечил подобный исход в «Декамероне» – сборнике из ста коротких историй, которые по сюжету рассказывают друг другу десять состоятельных юношей и девушек, бежавших из Флоренции на загородную виллу, чтобы спастись от болезни. Однако само по себе богатство не гарантировало иммунитета от болезни и не избавляло выживших от психологической травмы. В 1348 г. Иоанна Английская, любимая дочь короля Эдуарда III, умерла от чумы в Бордо, когда ехала в Кастилию на собственную свадьбу. Эта трагедия заставила ее отца задуматься о том, что смерть «уносит равно молодых и старых, не щадит никого и низводит богатых и бедных на один уровень»[856]. От чумы умер и несостоявшийся свекор Джоанны Альфонсо XI, и королева Элеонора, супруга арагонского короля. Византийский император Иоанн VI Кантакузин потерял младшего сына[857]. Папа Климент VI всего за год с небольшим лишился троих кардиналов и почти четверти домашних слуг, когда чума поразила папский двор в Авиньоне. Петрарка, современник Боккаччо, оплакал многих близких, в том числе свою любовь и музу Лауру. В письмах Петрарки, написанных в Италии во время пандемии, ясно чувствуется вина выжившего, которую, вероятно, в те годы испытывали многие. В одном послании он проклинал 1348 год, который, по его словам, «оставил нас в одиночестве и лишениях, отнял у нас сокровища, вернуть которые не сможет все Индийское, Каспийское и Карпатское море». В другом послании, написанном после потери еще одного друга, потрясенный Петрарка писал, словно бы в забытьи: «Жизнь наша – сон, и все, что мы делаем, – сновидение. Лишь смерть прерывает сон и пробуждает нас от сновидений. Хотел бы я проснуться раньше»[858].

Однако Петрарке не удавалось «проснуться» еще добрых четверть века, и он прожил достаточно долго, чтобы увидеть возвращение Черной смерти. Масштабные вспышки чумы случились в Европе в 1361 и 1369 гг., затем в 1370-х и в 1390-х гг. Последняя особенно тяжело подействовала на мальчиков и юношей. Эти вторичные волны были не такими сильными, как первая, но они точно так же вызвали повсеместную гибель и нищету и мешали восстановлению численности населения, которая оставалась крайне низкой до конца Средних веков и далее. Даже с чисто эпидемиологической точки зрения Черную смерть никак нельзя считать ограниченным во времени разовым эпизодом. Это была длительная, затянувшаяся пандемия, в результате которой погибло около половины населения Европы и сопоставимое количество жителей других регионов. Она на десятки лет омрачила народное воображение и привела к радикальному изменению демографии, политических и социальных структур, взглядов и идей. Хотя чума в каком-то смысле была уникальным явлением, «черным лебедем» среди катастроф[859], она обнажила многие слабые места западного общества XIV в. и прямо или косвенно зародила в выживших стремление изменить тот мир, в котором им чудом удалось удержаться. Черная смерть стала не только косой мрачного жнеца, но и метафорической новой метлой. Она решительно прошлась по всему XIV столетию, выметая старые порядки, и после нее жизнь уже не могла оставаться прежней.

После Потопа

В сентябре 1349 г. Роберт из Эйвсбери, секретарь архиепископа Кентерберийского, работавший в Ламбетском дворце, вышел на улицы Лондона, чтобы посмотреть шествие фламандских флагеллантов. В городе не так давно появилось около шестисот этих любопытных персонажей, но к ним уже успели привыкнуть. Дважды в день они появлялись на улицах, одетые в простые белые рубахи, распахнутые на спине, и в шапки с красными крестами. «Каждый держит в правой руке плеть о трех хвостах, – писал Роберт. – На конце каждого хвоста узел, а в середине у многих привязаны острые гвозди. Они идут строем друг за другом и хлещут себя этими плетьми по голым окровавленным спинам. Четверо монотонно распевают на своем языке, еще четверо подхватывают вслед за ними. По дороге они трижды бросаются на землю… раскинув руки крестом. Пение продолжается. Затем они поднимаются один за другим, перешагивают через лежащих и ударяют плетью каждого простертого у их ног»[860].