Силы и престолы. Новая история Средних веков

В то время организованное самобичевание стало повальным увлечением. Оно началось в итальянских городах примерно в 1260 г., в самый разгар голода и разрушительных войн между гвельфами и гибеллинами. Впоследствии эта практика прижилась в Германии и на северо-западе Европы. Самобичующиеся хотели таким образом искупить собственные грехи и грехи всего человечества[861]. Помимо того что флагеллантство представляло собой любопытную трансформацию стремления крестоносцев во имя Христа причинять вред другим людям, она как нельзя лучше подходила для Черной смерти, поскольку многие считали эпидемию верным доказательством гнева Божьего и необходимости умилостивить Всевышнего. Нетрудно догадаться, что самобичевание никак не помогало остановить распространение чумы. Более того, сегодня мы можем предположить, что ежедневные массовые собрания без соблюдения строгих мер социальной дистанции, напротив, способствовали еще более быстрому росту пандемии. Однако это не останавливало участников. Это также не помешало служителям церкви еженедельно или раз в две недели устраивать в пораженных чумой областях менее кровопролитные, но не менее уничижительные покаянные шествия, во время которых отчаявшиеся люди умоляли Господа пощадить их. В 1349 г. Эдуард III в письме английским епископам объяснил, как это работает: «молитва, пост и целомудренное поведение» должны убедить Бога «отвратить чуму и болезни и даровать мир, покой и здоровье телам и душам»[862]. Многие правители выступали с подобными призывами, но их усилия не принесли результатов. Однако религиозные мероприятия, непосредственно связанные с Черной смертью, составляли лишь малую часть общей реакции людей на эпидемию.

В экономике первым следствием пандемии стало резкое изменение цен и заработков. В начале века, когда численность населения Европы достигла пика, множество трудящихся были привязаны к земле и имели юридически несвободный статус сервов. После того как примерно половины населения практически в одночасье не стало, мир перевернулся с ног на голову, и трудящиеся внезапно заняли более уверенные позиции. Летописец Генри Найтон писал, что в 1349 г. «урожай на полях погиб, ибо некому было его собрать», и даже там, где еще можно было найти рабочие руки, резко возросли затраты землевладельцев на уборку урожая[863]. Внезапное сокращение населения привело к падению цен на аренду земли. В ситуации, когда многие деревни обезлюдели и стояли заброшенными, земля внезапно подешевела, и землевладельцам приходилось бороться за арендаторов. Неудивительно, что двойной удар в виде резкого роста заработков и резкого падения арендной платы вызвал панику в политических кругах, самые могущественные представители которых обратились к своим правителям с просьбой спасти их от финансового краха.

В Англии власти отреагировали быстро. В 1349 и 1351 гг. правительство Эдуарда III приняло законы (Ордонанс и Статут о рабочих), запрещавшие рабочим требовать заработную плату выше той, что существовала до пандемии. Закон определял размеры этой платы: 5 пенсов в день за покос, 3 пенса в день за столярные работы и укладку камня, 2,5 пенса в день за обмолот пшеницы и так далее. Одновременно закон вменял в обязанность каждому трудоспособному человеку в возрасте до 60 лет иметь работу. Попрошайничество запрещалось. Работникам не разрешалось покидать свои поместья, а работодателям запрещалось переманивать их, предлагая заработную плату выше обозначенной правительством. За соблюдением закона строго следили. По словам Найтона (который жил в Лестерширском аббатстве, а значит, однозначно был на стороне землевладельцев), работники вели себя «высокомерно и упрямо» и продолжали требовать высокой платы, фактически вымогая ее у работодателей. В результате многим «аббатам, приорам, рыцарям… и другим знатным людям, великим и малым по всему королевству» пришлось заплатить крупные штрафы. В то же время «король арестовал многих рабочих и отправил их в тюрьму; многие бежали и на время укрылись в лесах и рощах, а те, кто попал в плен, были жестоко наказаны»[864]. Текст Статута о рабочих не оставлял ни малейших сомнений относительно того, на чьей стороне были симпатии законодателей: в законе прямо говорилось, что он направлен против «злого умысла слуг»[865].