Силы и престолы. Новая история Средних веков

В XIV в. Петрарка смог довольно быстро сделать себе имя. Он превосходно писал, был увлеченным корреспондентом и неутомимым путешественником. Еще подростком он отверг наставления отца, советовавшего ему остепениться и выучиться на юриста, – он уже тогда знал, что хочет проводить свои дни в странствиях по миру, читать и сочинять, а не корпеть над юридическими бумагами за конторкой в Болонье. Через несколько лет после первой встречи с Лаурой он безоглядно предался страсти к путешествиям. В 1330-х гг. он странствовал по городам Франции, Германской империи, Фландрии и Нидерландов, стараясь всюду найти возможность побеседовать с местными учеными или посетить библиотеку в поисках рукописных копий античных произведений. В перерывах между странствиями он возвращался в крошечную уединенную деревушку Воклюз, укрытую в долине в 30 км к востоку от Авиньона, которая была для него самым близким подобием дома. Впрочем, он так и не осел в ней окончательно. Великолепие мира, природа, величественные здания и книги непреодолимо манили его и служили для него главным источником вдохновения. В 1337 г. Петрарка побывал в Риме – руины имперской столицы пробудили в нем интерес к рассказам о Пунических войнах. После этого он начал писать (уже на латыни, а не на итальянском) длинную эпическую поэму под названием «Африка», посвященную Второй Пунической войне 218–201 гг. до н. э., в которой Ганнибал Карфагенский потерпел поражение от Сципиона Африканского. Всего «Африка» насчитывала девять томов и почти 7000 строк, хотя Петрарка никогда не считал это произведение законченным и при жизни не позволял широко распространять его[920].

Слава Петрарки постепенно росла, и вместе с тем рос круг его влиятельных друзей. В первой половине жизненного пути Петрарка состоял на службе у кардинала Джованни Колонны, представителя могущественной и знатной римской династии, которую в одном из своих сонетов называл «Преславная Колонна!»[921]. Позднее он всегда занимал высокие посты. Одним из самых известных покровителей Петрарки был Роберт Анжуйский, король Неаполя (пр. 1309–1343). Роберт питал честолюбивые замыслы превзойти блеском всех остальных правителей Италии и хорошо понимал, что общение с выдающимися художниками и писателями своего времени немало способствует прославлению его могущества. В 1341 г. Роберт сделал Петрарке крайне заманчивое предложение, пригласив в Рим, где его должны были короновать как поэта-лауреата – этот древний титул возродили специально для того, чтобы воздать должное его гению. Петрарка согласился, добавив лишь одно условие: король Роберт должен был подвергнуть его трехдневному устному экзамену viva voce в своем дворце, чтобы убедиться, что он достоин этого звания. Роберт остался несказанно доволен. Петрарка выдержал экзамен, и на Пасху 1341 г. его увенчали лавровым венком на Капитолийском холме. Это была во многих смыслах символическая церемония: руины Вечного города олицетворяли и давнее крушение старого мира, и грядущее воскрешение духа Античности[922]. В своей коронационной речи Петрарка восторженно воспевал римлян. Цитируя Лукана, он сообщил своим слушателям, что «задача поэта священна и велика». Далее он сказал:

Было некогда время, куда более счастливое для поэтов, был век, когда они пользовались величайшим почетом сначала в Греции, а затем в Италии, и особенно когда империей правил Цезарь Август. При нем благоденствовали превосходные поэты: Вергилий, Вар, Овидий, Гораций и многие другие… Но сегодня, как вам хорошо известно, все переменилось…[923]

Поэзия, по словам Петрарки, обесценилась. И все же поэты по-прежнему обладали способностью раскрывать в своих произведениях глубокие истины, подобные тем, что теологи извлекали из Священного Писания. Петрарка призывал публику увидеть и признать это. Он объяснил это так:

Поэты под покровом вымысла высказывают истины физические, нравственные и исторические… Разница между поэтом, с одной стороны, и историком или философом, занятым вопросами морали и бытия, с другой стороны, точно такая же, как между облачным и ясным небом. Ведь в каждом из этих случаев перед нами один и тот же свет, но он воспринимается в разной степени, сообразно возможностям наблюдателей[924].