Симулятор совести

Когда я наконец-то добрался до дома, то рухнул на кровать, не раздеваясь и не сняв башмаком. Уснул я сразу, и во сне вновь и вновь переживал всё, что произошло этим днём. Не просыпаясь, я старался отогнать от себя эти навязчивые сновидения, избавиться от снов вообще, чтобы отдохнуть, ведь даже во сне я думал, что очень и очень устал. То мне снилась Верочка, уплывающая от меня по реке, и я изо всех сих пытаюсь её догнать, и это у меня почти получается. Я стараюсь ухватить и хватаю её за купальник, но она выскальзывает из него, и я остаюсь ни с чем, держа в руке мокрую тряпицу. То те мальчишки, спасавшие меня, пытающиеся анимировать бездыханную Верочку, а бармен, воспользовавшийся её бессознательным состоянием, стягивает с неё вожделенный элемент нижнего белья, приговаривая: «это – для моей коллекции». Я сильно ударяю его по лицу. Он падает в воду и тонет. Снился мне и тот старенький грохочущих трамвай, битком набитый людьми, всё теснее и теснее сдавливающих меня со всех сторон. Я понимаю, что вот-вот моя остановка, я прошу пропустить меня к выходу, но никто меня не слушает. И я еду и еду, проезжая остановку за остановкой. Я умоляю, кричу, чтобы меня выпустили, я задыхаюсь от вони пота окруживших меня тел. Но меня не слушают, всем безразлична моя судьба. Только та молодая парочка, которую бесстыдно обокрал бармен, сочувственно глядят на меня и что-то кричат сквозь толпу. Я напрягаю слух, чтобы расслышать, но мне мешает мальчик, который стоит рядом, дергает меня за рукав и просит рассказать про ангелов. Вдруг толпа отступает от меня и, покачивая головами, осуждающе шепчется: «посмотрите, ведь он совсем голый». Я осматриваю себя – действительно, стою совершенно голый. Кто-то бросается на меня, пытается скрутить. Я сопротивляюсь: бью из всех сил руками и ногами их. Вижу, как разбиваются их лица, как кровь заливает их рубашки, брюки и платья. Я вспоминаю, что в кармане пиджака лежат Верочкины трусики, и, чтобы хоть как-то скрыть свою наготу, натягиваю их на себя. Те, которые пытались связать меня, начинают смеяться и от смеха падают в реку. Я остаюсь один в трамвае. Трамвай необычно длинный, похожий на тёмный подвальный коридор, и из глубины этого коридора ко мне кто-то шагает, покачиваясь в ритм движения трамвая. Я узнаю в нём Павлова. Он подходит и протягивает на ладони какую-то странную, черного цвета пилюлю. Что это? – спрашиваю я. Вы ведь совсем голый, – отвечает он, – и даже то, что вы на себя нацепили, не оправдывает вас. У вас нет ни стыда, ни совести. А это, – говорит он, – это должно помочь вам. В этой таблетке ваша совесть.… И ещё. Мне показалось, что во сне я вспомнил то, что происходило со мною по пути от кабака до деревянного моста, и это привело меня в такой животный ужас, что я зарыдал во сне. Причудилось мне, что будто бы я иду по пыльному, грязному переулку, сплошь заваленному обрывками газет, бутылками и прочем бытовым мусором. В переулке ни души. Солнце стоит высоко, и невыносимо душно. Ко мне навстречу бредет мужичок неприглядного вида, весь помятый, грязный и какой-то нелепый. По опухшему лицу было видно, что он очень давно не был трезвым. В тот момент, когда он проходил мимо меня, и мы поравнялись… Я не могу понять и объяснить, что же так взбесило его, на что он мог обидеться… он бросился на меня, выхватив из-за пазухи нож. Только реакция, оставшаяся от юношеского увлечения боксом, помогла мне спастись от неминуемой гибели. Следующий удар, который я нанёс противнику, был на уровне подсознательного – инстинктивный. От этого удара нападавший упал навзничь. Я тотчас бросился к нему, чтобы помочь, но обнаружил, что он мёртв. Убедившись в этом, я стал оглядываться, нет ли кого, кто бы мог видеть меня в момент преступления, нет ли случайных свидетелей. К моему счастью, я никого не обнаружил. Я бросился бежать…

Я вдруг явственно осознал, что это было на самом деле: в один прекрасный день, сделав один неосмотрительный шаг, я стал убийцей. Мне стало страшно и отвратительно. Не просыпаясь, я начал думать, как избежать наказания, и стал вспоминать каждую деталь этого сумасшедшего дня. Сомнения, мог ли кто видеть мой поступок, росли и крепли. Я корил себя за то, что не до конца проверил и не убедился в обратном. Панически я уже начал гадать, какое же алиби изобрести мне, что я могу предъявить в качестве своего оправдания. Странное дело, но у меня не было ни сожаления, ни жалости к тому существу, что погибло от моей собственной руки. Мысли мои занимало, как миновать наказания, но не то чувство, которое можно было бы назвать раскаянием. В конце концов, решил я, это – было всего-навсего элементарная, необходимая самооборона. И пусть попытаются доказать, что это не так. Во всяком случае, в правоте своей я уверен, и, если нужно будет, то буду отстаивать её до конца, насколько хватит сил.