– А без пещеры нельзя обойтись? – осторожно поинтересовался я, когда мы вышли из дома. – Может, лучше на берегу пруда предаться воспоминаниям?
– Без пещеры никак нельзя, – вздохнула Сун Лимин и серьезно на меня посмотрела. – Пещера в горах – это точка, где Небо соединяется с Землей. Там сходятся воедино прошлое, настоящее и будущее. Помнишь, куда коза Амалфея принесла новорожденного Зевса, чтобы того не съел отец Уран?
– Не помню, но догадываюсь, что именно в пещеру.
– Совершенно верно. А что случилось с Зевсом, пока «нянюшка» несла его в убежище? Он потерял пупок. Это символически означает прерывание связи времен, освобождение от прошлого. Потом Зевс вырос и победил отца, который олицетворял собой Хаос. И установил власть Хроноса, то есть порядка. Но пока Зевс рос в пещере, с ним происходили тайные изменения, неподвластные разуму. Потому что пещера – это всегда тайна сокровенная. Что там творится, нам не дано понять, но в ее глубине всегда зарождается что-то новое. В общем, лучшего места для пересмотра собственной жизни не найдешь. Я тебя убедила?
– Вообще-то не очень, – честно признался я. – Но раз говоришь, что надо именно так, поверю тебе на слово.
– За что тебя люблю, так это за уступчивость, – улыбнулась китаянка.
– Конечно, – хмыкнул я. – Больше-то меня любить не за что…
К счастью, пещера оказалась не слишком высоко в горах – у меня даже не сбилось дыхание, пока я карабкался вслед за Сун Лимин. Да и холм был не такой крутой, как накануне. Правда, от деревни до него было не меньше получаса ходьбы; к тому же, по дороге мы несколько раз меняли направление. Но мне доставляло удовольствие знакомиться со здешней местностью, и если б не жара да не боль в ноге, прогулка вообще получилась бы сказочной.
Пещера оказалась сухая, прохладная и довольно высокая: я мог в ней стоять, не доставая головой до свода. А вытянувшись лежа на «полу», мне не пришлось сгибать ноги в коленях. Солнечного света было достаточно, чтобы освещать внутреннее пространство, и меня это несказанно радовало: я видел, что по стенам не висели летучие мыши, в углах не копошились коварные тарантулы и на камнях не лежали, свернувшись клубком, змеи с раздвоенным языком. Опасность быть укушенным ядовитой тварью мне вроде не угрожала.
Я наделся, что Сун Лимин останется со мной, пока я буду выполнять задание. Но не успели мы добраться до места, как ей позвонили и попросили срочно прийти к Сяочжу. «Там произошло что-то исключительно важное, – объяснила китаянка, закончив разговор по телефону. – Судя по голосу Го Сидэ, скорее хорошее, нежели наоборот». Взяв с меня слово, что я не заблужусь по дороге домой, моя попутчица махнула рукой и побежала в деревню. А я, скрестив ноги, сел посреди пещеры. Мне предстояло зайти в отсек памяти, где хранились безотрадные воспоминания, и мысленно прогуляться по самым болезненным событиям моей жизни. Занятие было, прямо скажем, не из приятных, но куда денешься? – раз пообещал – надо делать. Поэтому я лишь вздохнул и закрыл глаза, готовясь к погружению в прошлое.
Недостатка в плохих воспоминаниях у меня не было, и – удивительное дело – все они так или иначе проходили через отца. За какую ниточку ни потянешь, к ее другому концу всегда оказывался привязан он, мой угрюмый родитель с вечно осуждающим взглядом. Этот крест я тащил на себе с малых лет. Пока отец был молод и здоров, я мог ненавидеть его со спокойным сердцем, искренне желая, чтоб он поскорее сдох и прекратил меня терзать. Гораздо хуже стало, когда здоровье у него начало понемногу сдавать и мне пришлось взвалить на свои плечи заботу о нем. К благородной ненависти стала исподволь примешиваться паскудная жалость – она портила изначальную чистоту чувства и бесила тем, что мое отношение к старику перестало быть однозначно враждебным. Внутри меня попеременно вспыхивали то ярость, то сочувствие, а то и сыновья нежность; иногда они сливались в едином визжащем аккорде – в такие дни мне хотелось плакать и убивать.
Дряхление отца началось с головы – незаметно, как это бывает. Произошло это, кажется, через пару лет после его ухода на пенсию. Он стал редко появляться на свежем воздухе, все больше сидел дома – в основном, развлекал себя газетами и дурацкими телепрограммами. Друзей у отца практически не было. Изредка он перезванивался с кем-то из старых знакомых, еще реже выходил с ними на прогулку – покормить голубей заплесневелым хлебом.