Синдром Дао

– Это ночное небо в Провансе, – охотно сообщил он. – Ну как?

– Чудненько, – сглотнув, произнес я попытался улыбнулся. – Только немного темновато, не находишь? Если пару дней не выходить из комнаты, можно сойти с ума.

– Да, пожалуй, ты прав, – задумчиво потирая подбородок, согласился отец. – Но, знаешь, я кое-что исправлю, и будет хорошо.

Несколько последующих дней он не вылезал из «огненной печи творчества». Лишь время от времени появлялся в кухне с воспаленными глазами, чтобы выпить стакан чая с пятью ложками сахара. Он даже не снимал старую меховую шапку, в которой работал. Заляпанный белой и желтой краской мех был взъерошен и торчал клочьями в разные стороны, как оголенные, до предела натянутые нервы.

В конце третьего дня своего творческого уединения старик наконец-то вышел без головного убора и объявил, что работа завершена. Я с любопытством пошел в комнату взглянуть, что там учудил новоявленный художник. А учудил он вот что: темно-синие поля стен густо расписал золотыми спиралями, что были хаотично закручены в разные стороны. Глядя на эти энергичные завихрения, я почувствовал головокружение. В потолке мерцали холодным светом звезды, напоминавшие астры с желто-белыми лепестками. У меня возникло ощущение, что эти космические цветы способны вытягивать из человека разум и поглощать его в своей утробе.

– Я, кажется, знаю, почему тебя в свое время уволили с работы, не дали махать кистью, – с сарказмом произнес я, разглядывая шизофреническую симфонию цветовых пятен в пространстве спальни.

– Что ты знаешь? – почему-то с испугом спросил он и странно на меня поглядел. – Ничего ты не знаешь.

– Как пить дать, тебе дали заказ отремонтировать квартиру, а ты превратил ее в художественный объект вроде этого.

– Не говори чушь, – сердито проговорил старик и присел на кровать, потирая утомленные глаза. – Сам не знаешь, что говоришь…

– Ладно, в этой комнате тебе жить, не мне, – устало сказал я. – Надеюсь, что, глядя на эти звезды, ты грешным делом не захочешь отрезать себе ухо.

И вышел из комнаты, оставив отца одного посреди экспрессионистского разгула странных форм, что создала его нездоровая фантазия.

Однажды старик принес домой мольберт. Сказал, что обнаружил его на помойке. К счастью, внешний вид у мольберта был вполне приличный и даже благородный. Отец торжественно поместил его в центре своей комнаты, и именно с того дня она была переименована в «мастерскую». Примерно с того же времени его доселе спартанская спальня начала превращаться в хламовник. Словно вместе с мольбертом он притащил в дом всю свалку. Это был очередной штришок, красноречиво указывающий на болезненные метаморфозы в сознании отца. Сколько я себя помнил, он всегда был фанатиком порядка. Причем порядка не обычного, а прямо-таки казарменного, не допускающего никаких вольностей. И мне приходилось жить в эпицентре этого сурово упорядоченного мироздания.

Помню, я учился в начальной школе, когда сосед по площадке принес мне в подарок целую коробку ярких резиновых зверушек, что остались от выросшего ребенка. У меня отродясь не водилось никаких игрушек, поэтому восторгу моему не было предела. Отец был на работе, и я принялся расставлять смешных крокозяблов по пустым полкам серванта, одного за другим вынимая их из коробки. Я создал первый в своей жизни дизайн интерьера; при виде ожившей и потеплевшей комнаты голова у меня кружилась от счастья. Я хотел, чтобы отец побыстрее вернулся домой и разделил со мной мою великую радость. В то время я, наивный, еще питал иллюзию, что его способно что-то обрадовать.

Когда из прихожей послышался звук открывающейся двери, я притаился в кресле и спрятал улыбку в ладошки: пусть отец сам увидит, какой я приготовил сюрприз, и удивится, что я так замечательно украсил унылый сервант. Сначала он не увидел ни свежего пятна в убранстве квартиры, ни меня в кресле. Просто молча прошел в спальню и переоделся в пузырчатое трико да старую военную рубаху, разодранную по бокам. Только по пути на кухню отец вдруг заметил краем глаза новшество. Он остановился посреди комнаты, нахмурился и окинул меня взглядом, который не предвещал ничего хорошего.

– А это что еще за погань? – очень недовольным голосом спросил он. – Я тебя спрашиваю – ты чего в шкаф понапихал?

– Это игрушки, – промямлил я, теперь уже пряча за ладошками не улыбку, а испуганно опустившиеся уголки рта. – Мне дядя Сережа подарил, сосед.

– Ах, значит, дядя Сережа? – еще более недовольно проговорил отец, и взгляд его совсем зачернел. – Сам набил хату всякой иностранщиной, а теперь еще тебе эту заразу притащил?! Подонок, вот ведь подонок!