Синдром Гоголя

– Началось… – прошептал он. – Он теперь не остановится. Он страшно обозлен и придет опять. У него идея фикс. Он будет делать это, пока не возьмет верх в пари. Я знал, что он задумал это давно. А когда кричал, что принимает пари, план его был уже собран в голове, он только ждал своего приступа, чтобы осуществить эту злую идею. Вы же были свидетелем! Вы же психиатр! Вы же должны были понимать, что перед вами ненормальный!

– Ну не хотите же вы сказать, что он взаправду умереть планировал?

– Планировал! Но зачем же Асю? Зачем же он начал с нее?.. – невпопад всхлипнул Зимин и поднял на Грениха лицо, в котором испуг и недоумение вдруг сменились злобой. – Вам требовалось просто его добить. Но вы и слушать не хотели. А теперь что?

– Добить? – Константин Федорович в удивлении поднял брови. – Но, позвольте, товарищ Зимин, вы меня не просили никого добивать. Вы хотели, чтобы он поднялся.

До Грениха вдруг дошло: Зимину втемяшилось, что здесь требуются средства, воспетые в прославленных готических романах, – всевозможные осиновые колья, серебряные пули и цветы чеснока. Все, что было перечислено в «Вампирах», написанных Кошелевым под псевдонимом Барон Олшеври.

– Зимин, ну в самом деле, не поверили же вы в сказку! Это совершенно иная история. Здесь, может быть, дело в исключительном медицинском случае, в некой загадке физиологии. Мы найдем Карла Эдуардовича, если он жив… А медицина обогатится веским доказательством – твердым и убедительным, что нарколепсия действительно протекает с приступами не катаплексии даже, а комы, неотличимой от самой настоящей и окончательной смерти.

– Да не в нарколепсии тут дело, господи боже! Что ж вы заладили-то… – простонал Зимин, спрятав лицо в ладонях. – Если бы вы знали.

– Так поведайте!

– Нет! – Он вдруг вскочил, с силой распахнул дверь и вытолкал Грениха наружу. – Только лишь единственно святому отцу возможно говорить о таких вещах. Вы здесь бессильны. Уезжайте, увозите ребенка своего.

И захлопнул дверь, тотчас запершись на два оборота ключа. Грених дернул латунную ручку.

– Если и существует на свете белом нечисть, то Кошелев – самая страшная из них, – услышал он за дверью громкий шепот, и почти тотчас же скрипнули пружины кровати – Зимин вернулся к прерванному сну.

И тут на Грениха нашло сомнение. А вдруг и вправду Зимину и Асе о чем-то известно? Ведь и та рвалась на могилу Кошелева как оглашенная, делала таинственные намеки, мол, скажу, если нечто странное не произойдет. Ну и дела!

Неужели и вправду Кошелев нарочно весь этот спектакль устроил? А что, такой человек, как он, вполне мог. Поиграется, а потом засядет где-нибудь и начнет описывать кошмары собственного производства. Грениху вспомнилось, как он небрежно бросил: «Я, наверное, бесстрастно мог бы прикончить кого-нибудь, а потом забальзамировать тело и придумать этому телу какое-нибудь головокружительное приключение». Кто ж знал, что он самому себе эти головокружительные приключения собирался придумать. И как же ему удалось так мастерски разыграть перед судебным медиком трупные явления? Неужто такое возможно?

Грених стал вспоминать. Хорошо, допустим, существуют такие вещества, которые способны замедлить сердцебиение и дыхание. Кошелев мог принять такое в ту ночь.

А что, если… воскрешение не входило в его планы, он принял яд, вызвавший жар и цианоз, впал в состояние комы, но позже очнулся в гробу? А теперь его мозг поврежден неведомым ядом, сам он во власти психического расстройства, не ведает, что творит. Убил монаха, надругался над собственной племянницей. Одному богу известно, где он и что еще способен сотворить.

Это больше походило на правду. А все кругом считают, благодаря репутации автора «мистических историй», что он нарочно напал на Зимина и Асю. Два вопроса остаются без ответа. Как он ожогов наставил? И почему хотел убить племянницу? Ладно, Зимина покалечил, тот сам его искать пошел. Но племянница-то чем ему насолила?

Невольно перед взором профессора всплыли стены ледника, лица начальника милиции, милиционеров, преосвященного Михаила, застывших в ожидании. На каменном, покрытом въевшимися бурыми пятнами столе лежал Кошелев. Дыхания в легких не было, сердце замерло, оно больше не качало кровь по жилам, тело начало покрываться трупными пятнами…

А вот храм, свечи на подоконниках, гроб и Кошелев в нем. Лицо его уже приобрело серовато-желтый оттенок: цианоз уступил место оттенкам разложения, рот приоткрылся, и Грених мог поклясться, что внутренности литератора уже источали зловоние смерти. Его не мог заглушить ни запах горячего воска, ни запах ладана из кадильницы, которой раскачивал архиерей.

Кошелев был мертв!

Из гроба восстал самый настоящий мертвец. И весь город это знает и в это верит. Все, кроме Грениха – глупого Фомы неверующего, который отказывается узреть очевидное!

Во власти вдруг сжавшего глотку страха Константин Федорович сбежал вниз, в библиотеку, схватил терпеливо дожидавшуюся Майку за руку – та едва успела книжку про Доброхима отложить, и, не попрощавшись, выскочил на улицу.