Синдром Гучкова

Расписанная по минутам, изнуряюще-скучная жизнь Двора, подчиненная не сердцу, но протоколу, подарила, впрочем, ему, Николаю, радость: искренне подружился, полюбил даже неистового редактора «Гражданина» князя Владимира Петровича Мещерского, «Вово». Тот достался ему в «наследство» от августейшего родителя; первый человек (не принадлежащий к династии) был удостоен милостивого «ты» — ни до, ни после государь ни к кому так не обращался.

Маменька была против того, чтобы Вово появлялся в личных покоях молодого государя, считала Мещерского прохвостом и сплетником (к тому же ходили слухи, что он падок до противоестественной любви, Мария Федоровна знала, что именно под нажимом князя ее покойный супруг, даривший проклятого Вово постоянной дружбой, спас от каторги музыканта, растлившего мальчика из Пажеского корпуса, начертав на следственном деле резолюцию: «Пажеских жоп у меня три сотни, а голова музыканта — одна. Дело прекратить»), всячески остерегала «Николеньку» от распутного Вово «Мерзецкого», поэтому первая встреча царя и князя состоялась полуконспиративно.

Привязанность молодого государя к Мещерскому была объяснима, поскольку чтением книг Николай себя не утруждал, театры посещал редко, газеты и вовсе не просматривал (что в них читать? дурного не пропустит цензура; «изюмистое» — под запретом Синода; политика — запрещена для исследования: послы шлют депеши министру иностранных дел, тот докладывает наиболее важное, выделяя в первую очередь общую линию, но не упуская и пикантности, все цари это любят), поэтому от жизни всей страны был огражден совершенно. А поскольку наиболее интересные новости циркулировали лишь в салонах, Вово приносил царю все сплетни, слухи, интриги, мнения, как бы просвещая его, знакомя с «реальной жизнью». За «иными» салонами смотрел департамент полиции (Вово и здесь бывал), а в «дозволенных» перемывались кости знакомых, назывались возможные кандидатуры в министерские кресла, словом, там именно бурлила «общественная» жизнь — не в тех же редакциях, право, где окопались купчишки, акционеры, либералы и прочая жидовня?!

Государь мог слушать Вово часами; тот обтекающе журчал, по-женски легко перескакивал с темы на тему, обостренно чувствуя, где надобно посмешить августейшего собеседника, а когда приспело время назвать фамилию того человека, за которого хлопотал или, наоборот, хотел лишить фавора в глазах Николая. Порою князь Мещерский прямо-таки ужасался тому, с какой легкостью государь следовал его советам: «А что, если он так мягок не со мною одним? Его августейший отец никогда не отвечал сразу, долго думал, перепроверял, взвешивал, а этому что ни скажи, то и примет, как словно малое дитя... Не гессенским княжеством ведь правит! Одна шестая часть суши принадлежит его воле! Господи, Господи, спаси его Всевышний от дурных влияний!»

Тем не менее продолжал хлопотать за своих кандидатов, получая с них деньги, валил чужих — за это ему платили, кто просил угробить.

В девятьсот пятом году государь к Вово переменился: тот приехал, испуганный разлетом анархического бунтарства, молил дать подачу простолюдинам: «Хотят Думу — пусть себе думают, все равно последнее слово — ваше! Надо пойти на уступку, отдать хоть малость, чернь и этим будет довольствоваться, слишком много пара, бурлит, пора открыть клапан».

После этого Вово к государю не допускали; слал молящие письма — августейший корреспондент не отвечал, князю было невдомек, что государыне был голос: «Уступишь в малости — вырвут все».

Когда тем не менее чернь вырвала Манифест, даровавший Думу, свободу слова и вероисповедания, Вово начал печатать в своем «Гражданине» панегирики о мудрости, воле и силе Самодержавной Власти, государь подобрел: на одном из приемов соизволил выслушать князя, уделив ему четыре минуты (было немедленно отмечено Двором; по Петербургу понесся слух: на этих четырех минутах Вово заработал сорок тысяч золотом, протолкнув несколько проектов по бухарским землям, железнодорожным веткам и строительству двух заводов; министры, воочию убедившись в монаршем к Мещерскому благорасположении, не смели отказать старому мерзавцу и извращенцу; «его сиятельство» теперь к ним дверь открывал ногою, минуя сорок две инстанции, кои отделяли члена кабинета от того чиновника, который ставил входящий номер на прошении заинтересованного промышленника, акционера или какого изобретателя. Сплошь психи, вроде путейца Матросова с его тормозами, воздухоплавателя Сикорского или, того хуже, инженера Попова, замыслившего передавать голос на расстоянии, — вот оно, гнилостное влияние Запада, распустили народ, развратили либерализмом, ну ничего, голубчики, мы вас так умучаем, что не возрадуетесь той минуте, когда в больных головушках ваших появились бредовые «европейские штучки»).