Синдром отсутствующего ёжика

– Красиво, фантастично, невероятно! Не желаете выпить бокал розового вина? Здесь есть изумительные вина! Только их никогда не предлагают в ресторанах, надо самому знать, что заказывать. Позвольте вашу руку? – Не дожидаясь ответа, профессор не совсем учтиво взял мою руку и перекинул ее через свою. – Пойдемте! – Он энергично потащил меня прочь с освещенной площади.

Не знаю, что руководило мной. Возможно, глубоко сидящая во мне авантюристка, которой так и не дали развернуться в обычной жизни. И лишь в некоторых экстремальных ситуациях, когда я не знаю, что сказать, она вдруг говорит мне: «Молчи и слушай меня!»

И я не вырвала руку. Я пошла за хорошо одетым и приятным в общении пожилым профессором – кто, кстати, мог дать гарантию, что он именно профессор? – не испытывая особого страха. Мне было интересно – что же будет дальше. И почемуто казалось, что ничего страшного произойти со мной не может.

На краю площади, на парковке, стояли машины. Профессор стремительно прошел мимо ряда машин и остановился около самой сногсшибательной машины – серебристого «Кадиллака» с темнорозовым откидным верхом. Я никогда не видела таких машин вблизи. И была уверена, что сейчас профессор скажет: «А моя – вот, соседняя, темносиний профессорский „Фиат“, наш упитанный родственник вашего худосочного „Москвича“…» Но профессор распахнул длинную, низкую дверь красавца «Кадиллака» и предложил мне сесть.

«Ух, ну надо же!» – чуть не сказала вслух Ийкина мама, никак не способная взять в толк, почему же дочке так нравятся огни параллельного мира – мира «кадиллаков», бутиков, гламурных журналов, скороспелых миллионеров, роскошных проституток, наглых и всемогущественных воров, сумевших вовремя ухватить то, что плохо лежало в нашей стране. А плохо лежало, как выяснилось, очень многое…

Я села в машину. Да, я села в этот роскошный «Кадиллак». Не знаю, села бы в «москвичонок» с нашим стареньким доцентом кафедры древней литературы МГУ, а вот с ПьеромФрансуа Дюкло – села.

И поехала с ним в ресторан. Я слушала, как он рассказывает про свою дочь Лу, Луизу Дюкло, тридцати двух лет, сочувственно кивала, когда он рассказал, как два года назад похоронил мать Лу, с которой прожил тридцать пять лет. Я прикинула, сколько же лет может быть профессору. Шестьдесят пять – сказала я себе. Максимум. Иначе я просто сошла с ума. Потому что в промежутках между рассказами о родственниках ПьерФрансуа Дюкло пару раз коснулся моей руки, слегка задержавшись на ней. И не могу сказать, что у меня это вызвало сильное отвращение. В какойто момент мне даже показалось, что он чемто похож на моего папу… Потом, правда, это ощущение прошло.

Что руководило мной? Любопытство? Интерес к забавному, богатому иностранцу? Или все та же авантюристка, живущая внутри меня и заставляющая вспомнить, как моя собственная мама в свое время нашла спрятанный бабушкой паспорт и тайком убежала из дома, чтобы выйти замуж за моего папу… Правда, маме моей было тогда всего восемнадцать. И папа был старше нее лишь на одиннадцать лет.

В ресторане я с удовольствием съела три громадные тигровые креветки, нежные и сочные, занявшие целую тарелку, выпила розового вина, кисловатопряного. Также скушала лимонный шербет, посыпанный чемто, напоминающим хрустящую, чуть горьковатую крошку орехового печенья – все под приятные взгляды и сладкие речи ПьераФрансуа. Я смотрела на профессора и представляла себе: «А вот смогла бы я смотреть на него каждое утро, за завтраком? Когда он прополощет зубы (похоже, они у него пока свои, хотя и старенькие), аккуратно причешет волосы, проверит, не пора помыть голову оттеночным шампунем, чуть приглушающим ослепительный блеск седины и создающим ощущение, что еще не все потеряно, не все волосы высеребрило неумолимое время, наденет шелковый халат и сядет напротив меня – вот такой: оживленный и шаловливый, с весело разбегающимися морщинками по загорелому благородному лицу. И хлопнет в ладоши, чтобы прислуга принесла нам горячие пухлые булочки и нежный сыр с дырками…»

Профессор уже успел рассказать мне о своем доме, о штате прислуги, которой больше, чем родственников, о том, что дочка Лу живет отдельно, с детьми и очередным другом. А профессор живет один.

Я постаралась представить себе, каким ПьерФрансуа был лет в сорок, в тридцать пять… И не смогла. Есть такой возраст у детей – примерно до полутора лет, когда мальчики и девочки не очень различаются внешне – малыши да малыши. В это время очень трудно представить, какими они будут лет через двадцатьтридцать.

И есть такой возраст у стариков, когда уже не верится, что и они тоже прыгали через две ступеньки, целовались, неслись на свидание, на ходу затягивая галстук, и, чуть отдышавшись, повторяли сладостные любовные экзерсисы…

Раз или два мне показалось, что колено ПьераФрансуа коснулось под столом моего. Я вздохнула и подумала: «Вот если он сейчас предложит мне провести ночь у него в номере, я сразу встаю и ухожу».