Синдром счастливой куклы

Я всегда знала, что глупый договор — не то, что держит Юру рядом. Я видела в его глазах нежность. И свет, и тепло, и надежду. Но они выгорели, сменились неверием, злостью и усталостью, как только Ярик переступил этот порог.

Интуиция — единственное, что Юра взял от матери. И она чертовски права.

С одного взгляда на меня можно просечь, что пользы я не принесу, никогда и ни за что не возьму на себя ответственность, с легкостью предам и пройду по головам, потому что не живу, а существую в ожидании смерти.

Я — черная дыра, жадно поглощающая все позитивное и светлое, и не отдающая взамен ничего.

«Отказаться от договора можно в любое время, а от любви — нет…»

Вот и Юра не сумел.

В тот вечер Ярик все понял, осознал глубину нашего падения и отступил. Он чувствовал то же, что и я сейчас.

А я больше не чувствую души…

Этот вид запредельной, доселе неизведанной боли намного сильнее «десятки». Агония, похожая на смерть.

Гребаное днище. Полный пи*дец.

Я поднимаюсь и иду в ванную. Сбрасываю толстовку. Прищуриваюсь и прожигаю взглядом анорексичное подлое изворотливое существо в шрамах и партаках в глубине зеркала. Раскрываю упаковку старых лезвий, ощущаю пальцами прохладу и опасность тонкой стали и дрожу от предвкушения. Это зависимость, ее не вытравишь просто так.

Прикусив губу, я прицеливаюсь и резкими отрывистыми движениями полосую себя под левой ключицей. Сдавленно ною, шиплю и всхлипываю, на голубой коже проявляются капли густой черной крови.

Отлично. Значит, она во мне все еще есть. Где-то глубже, под ребрами, есть и сердце, но без Ярика оно не бьется. Есть и совесть, но без него она спит.

Темнеет в глазах, к горлу подкатывает дурнота, на лбу проступает пот, и я в ужасе отбрасываю лезвие в раковину. Под ним растекается алая лужица.

Покачиваясь, выхожу из ванной и, натыкаясь плечами на углы, пускаюсь на поиски антисептика и бинта.

26

«…Нет ничего хуже невозможности что-то изменить…»

— Привет, Эльф! — Я узнаю голос из полузабытого прошлого, вздрагиваю и верчу головой.

На десятки километров вокруг, до самого горизонта, раскинулось идеально ровное изумрудное поле недавно взошедших озимых, а над ним — бледно-лиловый небосклон с размытым розовым пятном на том месте, где минуту назад висело бордовое солнце.

Нет звуков. Нет ветра. Нет боли.

Впереди я вижу знакомую темную фигуру, в груди взрывается радость, и тут же оседает на сердце осколками стекла.

Это Баг. Но он не отбрасывает тени и не оглядывается.

— Баг! — ору, не жалея связок, но не слышу себя. Срываюсь с места и странно быстро, без усилий, оказываюсь рядом, но Баг продолжает сканировать бирюзовыми глазами безмятежную даль и не смотрит в мою сторону.

Он все тот же — узкие черные джинсы разрезаны на коленях, парка расстегнута, под ее полами угадывается футболка с графиками радиоволн. На губах застыла улыбка, во взгляде — миллионы неизведанных миров. Именно таким он навечно остался в моей памяти…

— Прости. Не было возможности сказать тебе это. Я не хотела бросать тебя — испугалась тупых угроз, сломалась… Прости. Ты слышишь? Прости! — ною я, захлебываясь слезами и задыхаясь от отчаяния и облегчения. В реальности я бы давно упала без сил, но там, где мы сейчас, не действуют законы физики.

— Ты бы не вытащила меня. — Баг обращает лицо к прозрачному безоблачному небу и замирает. Подаюсь к нему, но он отступает на шаг и предостерегающе вскидывает руку: ближе нельзя…

— Ни один человек… там… не вытащил бы меня, Эльф. — Он пресекает очередную попытку приблизиться и наконец поворачивается ко мне — спокойный и красивый, как ангел. — Я застрял в последствиях своих и чужих ошибок и принял решение. Единственное, о чем жалею — что заставил страдать тех, кто меня любил. Сделал им больно и уже не смогу извиниться. А сейчас… — Он усмехается. — Сейчас только бесконечные поля покоя. Прости меня, Эльф. Спасай того, кого можешь спасти. И спасибо тебе за все.

Темный силуэт искажается помехами, подрагивает и исчезает, яркий свет бьет по глазам, и я обнаруживаю себя на кухонном диване — июньское утро разрывает сон в клочья, по щекам катятся потоки горячих слез.

— Вот это да… — Приподнимаюсь на подушке и опираюсь спиной о подлокотник. Дрожу, матерюсь и судорожно вытираю щеки ладонями.

Никогда раньше Баг не снился мне, однако мое больное воображение во всем находило знаки свыше. Сны — тоже его порождение. Но от тонкого, едва уловимого ощущения реальности увиденного — нестерпимо грустного и светлого — до сих пор трепещет душа.

Я разбита, ловлю мутняк и головокружение, но упрямо иррационально верю, что это был именно он — моя первая любовь и моя самая страшная потеря.

Электронный градусник пищит в кулаке, но, даже не проверяя, можно с уверенностью сказать, что на табло больше тридцати восьми — кости ломит, зубы стучат, лицо пылает, порезы под ключицей горят и пульсируют. Отходняк от селфхарма ужасен: помимо температуры он порождает жуткий замес из омерзения и жалости к себе.

Но депрессия прошла, будто ее и не было. Потому что в больном мозгу накрепко застряла мысль, что Баг ни в чем не винит меня…