Синее око

Пришел. Катя видела всё из окошка. Он долго докуривал папиросу возле дверей. Швырнул окурок...

Вышел он через десять минут. Серая его шляпа проложила себе прямую просеку посреди густо плывущих на Невском затылков — гладких, блестящих, пушистых, черных, белых, розовых.

— Ничего не вышло, Катюша, — сказала начальник отдела кадров. — У вашего мужа только пять классов образования. Я предложила его оформить грузчиком на склад, он отказался. А больше я ничего не могла ему предложить. В трудовой книжке у него значится только одна профессия: грузчик. Да и то давненько это было.

Кате стало жалко, жалко своего мужа. Ну как же ему жить-то такому? Ведь он же умный. И сильный. Надо помочь... Надо из бедности, из нищенства этого вылезти. Стала подыматься в пять часов. Огород полить до работы. Обед сготовить. В семь часов она бежала на поезд, а вечером скоблила полы, стирала, штопала старенькое, ветхое бельишко. Жизнь в избе на болотце вроде стала похожа на жизнь. Девчонки пооткормились. Подобрела к невестке свекровь.

Когда Катя задержалась на профсоюзном собрании, приехала ночью, муж побил ее. Она не сопротивлялась и не плакала, а только смотрела ему в лицо.

Утром она опять полола и мыла и стряпала, но вдруг поняла, что всё это ей не нужно. Никогда не будет нужно. Но она всё равно мыла. Полола...

Когда муж достал себе работу и деньги, он стал жадно пить водку. По ночам лез и бил Катю. Бил. Катя была другая, не та, что во Пскове и в Златоусте. Но она еще была девочка. У нее на работе были подружки и благодарности... Может, она бы ушла из Мельничьего Ручья.

Но забеременела. И сразу все беды, вся склока и гадость ушли от нее. Потому что это было самое главное. Она сказала мужу ласково и смущенно...

Он вытянул пять рублей и кинул в лицо Кате:

— На! Плачу половину за аборт. Половину пусть чувак доплачивает. К какому ты там в Питере хиляешь. Бери, сказал! Что, не берешь? Я тут ни при чем, значит? — И бил ее. Бил.

Катя пошла в больницу. Вернулась она оттуда не молодой. Из всей ее прежней жизни, из доброты и стойкости, и нежности выросла одна только ненависть к человеку с широкими плечами — к мужу. И одно желание — бежать, забыть. Спастись.

Вот так и появилась у нее в сумочке красная книжица — комсомольская путевка на стройку в сибирский город Бийск.

Стройка была видна и слышна из комнаты, где жила Лида Поклонова. Уже готова была грянуть весна. Слышно было, как далеко, за городской переправой рвут лед на Бие. У радиолы малохольный весенний голос...

Бригадир лучшей на стройке бригады штукатуров Катя Светлаева сидела у Лиды на кровати. Была Катя молодая и крепкая.

— Знаешь, Лида, что для меня значит стройка? Я ведь тут жить начала заново. Я никогда не знала по-настоящему ни работы, ни людей, ни жизни — ничего. А теперь, знаешь, как мне хорошо вместе с людьми на такой стройке!..

Катя взяла с тумбочки зеркало, поводила перед ним носом:

— Ничего еще девка, верно? В самом соку. Ничего, Лидка, еще не таких оторвем себе женихов! Вот увидишь.

Лида хотела было рассказать, как у нее всё получилось с Петькой, но тут ввалились в комнату перемазанные в известке девчонки с восьмого квартала.

Лялька родилась в мае. Так ее окрестили всей бригадой: Лялька. На обзаведение Катя взяла в профкоме тридцать рублей. Купили ванну, пеленки и керогаз. На коляску и одеяло Катя пустила собственную апрельскую получку.

Крестины справили как надо. Завели кастрюлю пельменей, заморозили, винегрета накрошили целую миску и много еще всякой всячины. Бочонок браги выдержали. Всё Катя. Жаль только, что парни пришли под градусом. Быстро они сомлели и повалились спать, пока комендантша не выпроводила. Девчонки одни плясали и пели до утра. Катя крепче всех стукала по полу каблуками.

Легли под утро. Пошептались немного — и всё. Лида Поклонова тоже заснула. Завтра воскресенье.

Лялька проснулась в этот воскресный день первой в общежитии. Она глянула на потолок и заплакала, пожаловалась на свои первые обиды.

Катя ее утешила, а Лида, мамаша, спала себе. Катя понесла Ляльку по длинному, пустому и гулкому коридору. Лялька притихла. Катя спела ей песню. Никем еще не петую, свою песню. Положила Ляльку рядом с собой на кровать. Заснули обе. Не слыхали, как подошла Лида на цыпочках, как постояла над ними, и всё шептала, шептала. Никому неизвестно — что.

Последний зверь

Почему взбунтовался старый марал? Может быть, вспомнил свою былую вольность? Но как он мог ее вспомнить? Вся жизнь зверя прошла в Шебалинском маралосовхозе, рядом с людьми. Да он вовсе и не зверь, а домашнее животное. Его кормили сеном, поили вкусным пойлом, давали лизать соль. А вольность — разве ему мало было вольности? Ведь его никто не держал взаперти. Он бродил по горам, добывал из-под снега ягель и слышал, как поет совхозное радио. Не мог он привыкнуть к этому пению, но о побеге из совхоза не помышлял.

Почему же он взбунтовался?