Синее око

Может быть, взяла свое обида на людей? Люди всякое лето загоняли марала длинными палками в тесную клетушку. Он упирался, но люди были сильнее, и самый сильный — бригадир Галактион Медведев. Конечно, марал был зверь и не знал человеческого имени, но силу и власть человека он чуял звериными ноздрями и холкой, а запах Галактионовой махорки всегда выделялся среди многоструйного табачного, человеческого духа. Марал подчинялся бригадиру, только вскидывал голову с шерстистыми пантами, да дико, злобно, но в то же время и робко косил замутневшим глазом.

...Пол в клетушке проваливался, марал повисал на дощатых решетках. Доски давили ему на бока. Он часто перебирал ногами, но ни одно копыто не находило себе опоры. Он еще круче вздергивал голову и громко дышал, будто стонал. Висеть ему было неловко, и страшно, и больно.

Боль вдруг валилась ему на голову, будто большая рысь, и нельзя было убежать, потому что не было под ногой ни камня, ни кочки. Некого даже ударить копытом. Огромная, сильная рысь сидит на пантах и гложет...

Потом люди отпускали марала, он бегал, слепой, по загонке. Он бегал долго; день, ночь были одного цвета. Когда боль уменьшалась, когда оставался маленький, ростом с бурундучка, кусок боли, марал прижимался боком к лиственнице и стоял, и ребра его круглились от каждого вздоха.

Он опускал голову и щупал губами ягель, но не жевал его, а только прядал ушами и чувствовал нестерпимую, стыдную легкость в своей голове. Каждый год люди отымали у него панты, пора бы ему привыкнуть к этой жестокой повадке людей. Но всё же он стоял, уперев морду в ягель, и ждал, что вернется к нему гордость, и тяжесть, и сила матерого пантача. Он ждал, а была только свербящая легкость. Только комолая голова. Только стыд и тоска. Как безрогому драться осенью с пантачами? Как добыть себе подругу, мягкобокую важенку с теплым, пахучим дыханием? Как расквитаться с людьми?

Он не знал, конечно, что люди пускают в ход свою силу, эти палки и доски, и клетки от слабости своей. Они завидуют его звериной силе. Они варят из его пантов особое зелье и пьют по капле, и каждый чувствует у себя в крови каплю его страсти и непокорности...

Если бы он знал об этом, то, конечно, не стал буйствовать.

...А кругом стояли горы. Сколько бы ни горевал старый марал, ягель щекотал ему губы своей лакомой хрусткой пряностью. Он начинал жевать ягель. А потом ему хотелось сена, и вкусного пойла, и соли. Это было сильнее, чем стыд и злоба на людей.

Лето оборачивалось грибной осенью, подосиновики вырастали вкуснее, чем сено и ягель. Листвяшки становились рыжие, как лисы. А там зима, следом за ней, едва ручьи подавали голос, падали с головы зимние сухорожки и тогда прорывались из-под шкуры к солнцу новые кровяные панты.

Чего же ему было бунтоваться?

...По первому снегу маралов погнали в урочище Бертка. Там накосили за лето сена. Сметали зароды. Не таскать же за тридцать пять километров в совхоз. Пусть маралы сами придут на кормежку. Так решили в Шебалине.

Первым в стаде шел Старый Марал. Мотал головой, сердито выдувал из ноздрей пар. Прямо перед ним на лошади ехал Галактион Медведев. Он заслонял своей большой спиной всю дорогу. Из-под шапки у него торчали сивые волосы. Марал глядел в спину бригадиру и злобился всё пуще. За последние годы шерсть у Марала отросла и стала такой же сивой, как волосы у Галактиона. Старик.

Семьсот зверей не в лад ступали по снегу, и снег шипел и тёк у них под ногами. Звери терлись друг о дружку, шуршала шерсть. Всё это сливалось в один текучий шелест. Галактион слышал, как шелестит сзади стадо, и не оглядывался. Он знал, кто здесь вожак.

Старый Марал тоже знал. Он шел первым в стаде. Он вел стадо. Он взглядывал на едущего впереди человека кровяным глазом и презрительно фыркал.

Лиственницы давно отполыхали, теперь чернелись на белых горах, будто огарки. Совхозное радио пело вдогонку всё тише и наконец умолкло совсем. Только слышно, как маралы копытят снег, да крики едущих сзади погонщиков-кормачей...

Пришли в урочище Бертка — и того не стало, совсем тихо. За зиму Старый Марал забыл о радио, отвык от людей. Однако ночевать всякий раз приходил в загонку, а там непременно и пойло и соль. Всё стадо собиралось ввечеру к пойлу. Ни один марал не оставался на ночь в тайге. Ну какие же они звери? Просто домашние животные.

...Еще не было слышно весенней воды, но снег становился день ото дня звучнее. Ночью он настел, а днем крошился, шуршал, шелестел всё сильнее. Старый Марал трогал снег своим влажным носом, студеные крупинки прилипали к ноздрям. Он слизывал их языком, а сам всё слушал, слушал...

Давно уже он перестал быть зверем.

Не надо ему было бунтовать. Люди не сделали ему худого. Ну что ж, он поделился с ними своей силой. Но ведь слабее не стал.