Читаем Синее железо полностью

Ант и Чагар – оба в медвежьих шубах и валяных теплых сапогах – сидели в санках, борясь с дремотой. Путь они проделали немалый, и в самый короткий срок. Ант спешил, и Чагару приходилось урезать отдых оленям на каждой пропышке[90]. Хорошо еще, что не было пурги и ехать приходилось не по целине... Под утро копыта упряжки застучали как–то особенно звонко, и Ант понял, что они выехали на реку. Отсюда до А–бу, где стоял дворец Ли Лина, оставалось уже немного...

В хуннуском становище, несмотря на ранний час, уже горели костры – степняки всегда встают до солнца. Вокруг лагеря бродили кони, добывая себе из-под наста прошлогоднюю траву.

«Посмотрим, что станут делать хунну, когда лягут настоящие снега», – не без злорадства подумал Ант.

Возле избы Ли Лина он скинул с плеч шубу и сказал Чагару:

- Ступай к нашим. Поспи. Будешь нужен, позову.

По невысокому крыльцу Ант поднялся к порогу и толкнул мерзлую дверь. Наместник сидел за столом и что–то писал. Он, видимо, еще не ложился. В избе было чадно от светильного жира, пахло мездрой и смольем.

- Простите, князь, что потревожил вас так рано, – заговорил Ант, снимая рукавицы и шапку. – Но я увидел свет в вашем окне...

- Рад тебя видеть, асо. Проходи и садись вот сюда, поближе к теплу.

- Я лучше постою – затекли ноги. – Ант помолчал, не зная с чего начать, затем в упор спросил: – О каких податях говорил ваш посыльный? Ведь шаньюй обязал меня платить дань только оружием.

- Не только, асо, не только. – Ли Лин поднялся и неслышными шагами прошел к стене, возле которой стояла резная кипарисовая шкатулка. Потом он вернулся и протянул Анту кусок замши: – Я получил это перед самым отъездом. Читай вот здесь.

- «Повелеваю также, – вслух прочел Ант указанную строчку, – собрать к весне с покоренных динлинов сто гинов золота, триста гинов серебра и четыре тысячи шкурок черного соболя...»

Внизу была оттиснута печать шаньюя.

- Выходит, он обманул меня?! – Ант в бешенстве швырнул кожаный лоскут на пол и наступил на него ногой.

Ли Лин сочувственно пошевелил губами:

- Я думаю, асо, у шаньюя не было другого выхода. Если бы он сказал тебе об этом заранее, ты бы не принял титула и отказался поехать на родину...

Умные глаза наместника смотрели печально, и под этим взглядом Анту стало досадно за свою несдержанность.

«Что толку, – подумал он, – топтать кусок кожи. Ведь ты догадывался, что шаньюй рано или поздно затянет аркан на твоей шее. Он знает: народ будет возмущен поборами и это возмущение обернется против тебя, асо. И тогда ты, удерживая власть, позовешь на помощь хунну...»

Словно подслушав мысли Анта, Ли Лин сказал:

- Расчет шаньюя прост. Он поставил тебя перед выбором: либо ты будешь верен ему, либо объявишь войну. В первом случае он поддержит тебя, и ты останешься вождем, но тебя возненавидит народ; во втором случае тебе придется иметь дело со стотысячной армией шаньюя, как только откроются перевалы. А к войне ты не готов, и хунну это знают не хуже тебя. Шаньюй назначит на твое место другого человека. В стране вспыхнет междоусобица. Так во все времена поступали китайские императоры, и тогда начиналось самое страшное – братоубийственная война!

- Среди моего народа не найдется предателя!

- Ты молод, асо, и плохо знаешь мир, – с мягкой улыбкой возразил наместник. – Я очень высокого мнения о твоих соплеменниках, но и среди них найдутся люди честолюбивые и завистливые. Ты знатен и довольно образован в сравнении с окружающими. А человека, который выше своих соплеменников, всегда ненавидят. Запомни это, асо.

- Что же вы посоветуете делать? – спросил Ант, начиная понимать, куда клонит наместник.

Ли Лин неторопливо принес запечатанный кувшин вина и налил две фарфоровые чаши. Густое рубиновое вино пахло имбирем.

- Что делать? – переспросил наместник, осушив чашу. – То же, что делают десятки других народов, покоренных хунну. Они ждут.

- Ждут чего?

- Самые великие царства не вечны, асо. Они как люди: рождаются, мужают, дряхлеют и наконец умирают. «Любая жизнь – ночлег в чужом краю и долголетнем с камнем не сравнится». Так сказал один поэт. – Джуки–князь вновь налил себе вина. – Уметь ждать, чтобы уцелела голова, важное умение, асо. Об этом мне говорил мой друг Сыма Цянь. И, как видишь, мы оба дождались: он стал чжуншулином, а я наместником в этой холодной северной стране. – Ли Лин скрипнул зубами и продолжал: – Мы потеряли честь, но сберегли головы, асо, а вот ты свою не бережешь. Ты знаешь, кто такой Этрук?

- Впервые слышу.

- Этрук – это «око шаньюя». Он поставлен следить за всеми нами, в том числе и за Ой-Барсом. Этрук – родственник Ильменгира, а вы ему переломали кости. Он еле добрался сюда и теперь лежит, и охает...

- Это тот хунну, который приезжал к оружейникам? – хмуро спросил Ант. – Он сам во всем виноват.

Ли Лин опять опрокинул чашу и кивнул:

- Конечно, сам виноват, асо. Мне это напоминает одну притчу. Хочешь расскажу?

Ант пожал плечами.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
Степной ужас
Степной ужас

Новые тайны и загадки, изложенные великолепным рассказчиком Александром Бушковым.Это случилось теплым сентябрьским вечером 1942 года. Сотрудник особого отдела с двумя командирами отправился проверить степной район южнее Сталинграда – не окопались ли там немецкие парашютисты, диверсанты и другие вражеские группы.Командиры долго ехали по бескрайним просторам, как вдруг загорелся мотор у «козла». Пока суетились, пока тушили – напрочь сгорел стартер. Пришлось заночевать в степи. В звездном небе стояла полная луна. И тишина.Как вдруг… послышались странные звуки, словно совсем близко волокли что-то невероятно тяжелое. А потом послышалось шипение – так мощно шипят разве что паровозы. Но самое ужасное – все вдруг оцепенели, и особист почувствовал, что парализован, а сердце заполняет дикий нечеловеческий ужас…Автор книги, когда еще был ребенком, часто слушал рассказы отца, Александра Бушкова-старшего, участника Великой Отечественной войны. Фантазия уносила мальчика в странные, неизведанные миры, наполненные чудесами, колдунами и всякой чертовщиной. Многие рассказы отца, который принимал участие в освобождении нашей Родины от немецко-фашистких захватчиков, не только восхитили и удивили автора, но и легли потом в основу его книг из серии «Непознанное».Необыкновенная точность в деталях, ни грамма фальши или некомпетентности позволяют полностью погрузиться в другие эпохи, в другие страны с абсолютной уверенностью в том, что ИМЕННО ТАК ОНО ВСЕ И БЫЛО НА САМОМ ДЕЛЕ.

Александр Александрович Бушков

Историческая проза
О, юность моя!
О, юность моя!

Поэт Илья Сельвинский впервые выступает с крупным автобиографическим произведением. «О, юность моя!» — роман во многом автобиографический, речь в нем идет о событиях, относящихся к первым годам советской власти на юге России.Центральный герой романа — человек со сложным душевным миром, еще не вполне четко представляющий себе свое будущее и будущее своей страны. Его характер только еще складывается, формируется, причем в обстановке далеко не легкой и не простой. Но он — не один. Его окружает молодежь тех лет — молодежь маленького южного городка, бурлящего противоречиями, характерными для тех исторически сложных дней.Роман И. Сельвинского эмоционален, написан рукой настоящего художника, язык его поэтичен и ярок.

Илья Львович Сельвинский

Проза / Историческая проза / Советская классическая проза