Синее железо

Улицы городища, расчищенные от снега, кишели разноплеменным людом. В толпе мелькали стеганые, с меховой отделкой одежды уйгуров, высокие войлочные колпаки азов, рысьи шапки кимаков, оленьи малицы дубо, расшитые цветным камусом[91] вороньи косички дальних пришельцев тоба мешались с рыжими – до плеч – гривами усуней; звучала тюркская, монгольская и китайская речь.

Все это были отважные охотники и купцы, съехавшиеся сюда на большие торга, которые всегда сопутствовали зимнему празднику.

Местом купли–продажи служила большая треугольная площадь перед детинцем, а также прилегающие улицы и переулки. Здесь были наспех сколоченные лавки и амбары, коновязи и загоны для всякой домашней живности – от коров до косматых горных быков яков.

Прилавки гнулись под грудами товаров. Всеми цветами радуги переливались шерстяные и шелковые ткани – гладкие и узорчатые, шитые серебром и бисером, обтянутые золотой фольгой и прозрачные, как легкая рассветная дымка.

Гончары деревянными молоточками постукивали по своим изделиям, и обожженная глина отзывалась на каждый удар чистым глубоким звоном. Кувшины, горшки, вазы, чаны и даже жаровни были покрыты искусными рисунками птиц и зверей, живущих иногда лишь в воображении художника.

С глиняной посудой соперничали работы чеканщиков. Их кованные из меди тонкогорлые кувшины походили на красных лебедей, а серебряные ковши и чаши казались сотканными из мохнатого инея.

Рядом с чеканщиками разместились динлинские кузнецы. Они продавали удила и топоры, горбуши[92] и остроги, серпы и рыболовные крючья, стремена и скобели для очистки шкур – все, кроме оружия. Чужеземные купцы, надеявшиеся получить у динлинов знаменитые стрелы и мечи, чтобы втридорога перепродать их воинственным кочевникам, чувствовали себя ограбленными. Мало того, все привозное оружие тоже исчезло с прилавков в первый же день. Его, не торгуясь, скупили челядинцы верховного вождя Анта Бельгутая.

То же происходило и в конных рядах. Полновесными золотыми слитками и отборной пушниной динлины платили не только за кровных кипчакских скакунов, но и за низкорослых – чуть повыше теленка – монгольских лошадок. Бывалых чужеземцев это настораживало и наводило на размышления. Они все больше склонялись к мысли, что юный асо динлинов деятельно и всерьез готовится к войне. Но с кем? Против кого из соседей он повернет свою конницу? В какую сторону собирается раздвинуть пределы Хягаса?

- Не бойтесь, – отвечали им скупщики. – Вас наши мечи не коснутся. Асе готовит войско в помощь шаньюю, своему старшему брату.

Купцы облегченно вздыхали. Наиболее проницательные же раздумчиво качали головами: они не верили в дружбу динлинов и хунну. Разве может дружить медведь со стаей степных волков? Говорят, хунну обложили Хягас данью. Вряд ли динлины из гордости согласятся платить ее, хотя золота у них – о духи! – что гальки на речном берегу. Здесь даже женщины из простонародья носят золотые украшения.

Золото! Золото! Его тусклый блеск, его звон дразнили глаза и слух, когда оно перекочевывало из рук в руки в виде слитков, песка и монет: отлитых в форме ножа с отверстием в рукоятке – китайских, круглых – финикийских, овальных пантикапейских, квадратных – греческих.

Встречались, однако, на торгу люди, которые смотрели на деньги с презрительным равнодушием. Они пожимали плечами, удивлялись, как могут взрослые люди отдавать красивые и нужные вещи за горсть желтых побрякушек. В большинстве это были охотники из неведомых северных земель, признававшие только обмен. За бронзовое зеркало или котел они выкладывали тугие связки белых лисиц, за железный нож, или топор – от трех до пяти штук моржовых клыков, за кусок шелка или нитку глазчатых бус – костяные блюда и гребни изумительно тонкой работы; за кувшин сладкого вина готовы были отдать даже своих уродливых, измазанных черной кровью богов.

* * *

Просторная комната, где асо принимал гостей, была обшита кедровыми досками, подогнанными так плотно и умело, что глаз не мог отыскать в них зазора, и оттого стены казались вытесанными из цельного дерева небывалой толщины, с единым природным рисунком.

Со стен глядели резные изображения всадников, зверей и птиц. Пол комнаты был выстлан пятнистыми шкурами горных барсов. На них вперемежку сидели и лежали динлинские старейшины и хунну – отдыхали после обильной еды, пили вино и играли в кости.

Ант Бельгутай и Ли Лин вели неторопливый разговор. На асо был зеленый шелковый кафтан, затканный по рукавам серебряными листьями; круглый ворот с собольей оторочкой открывал стройную мускулистую шею; шаровары из тонкого сукна были заправлены в лосиные сапоги без каблуков.

Лицо асо, уже потерявшее мальчишескую мягкость, казалось бесстрастным, но серо–голубые глаза смотрели на собеседника с пристальным, цепким вниманием.

- Ой-Барс видел сам, как Этрук выпустил холзана[93], взятого из Орды, – негромко говорил Ли Лин. – Я думаю, птица понесла шаньюю весть, которая вызовет его гнев. И тогда весной будет много крови.