Синеет парус

– Как знаете, – через плечо отшвырнул огрызок в дверь, лошадиными зубами отхватил от нового яблока кусок вместе с дыркой. – Ну? Никто не хочет отличиться перед советской властью?

В углу зашуршало сено.

– А чего же… Можно и показать.

«Хмурый» спросил приподнявшегося на локте раненого:

– Кто таков?

– Дрозд, моя фамилия. Местный, из мобилизованных. Силком взяли, не по доброй воле.

И снова зашуршало сено, – не дожидаясь, стали подниматься два офицера.

– Что вашбродия? До стенки дошкандыбаете, али тут вас кончать?

Арина попятилась, прикрывая собой офицеров.

– Товарищи, они раненые. Я не могу их отдать.

– Кто ж тебя спрашивать будет. Ты лучше с дороги уйди, а то как бы прикладом тебя не зашибить… Шевелись, вашбродия, выходи.

Арина распяла руки.

– Не пущу.

«Хмурый» небрежно пихнул её ладонью, – отступая назад, Арина зацепилась ногой за тюфяк, упала спиной на раненых. Испуганно попыталась подняться, – кто-то из раненых, обхватив её за шею, не пускал, тихо приговаривая: «Не надо, барыня, лежите. Лежите, бога ради, эти не пожалеют. Чего доброго измордуют, а у вас личико нежное. Да и убить не задумаются».

Дрозд смущённо кашлянул, показывая в угол:

– Там ещё один – прапорщик. А вот этот, – показал на Лунёва, – ординарец командира полка. Бинты на него сейчас нацепили, не раненый он. И ещё…

Глянул на Арину – у неё сжалась душа. Жене полковника хорошего ждать нечего. Но раненый замялся, закашлялся. Несколько дней назад во время боя Арина сама бинтовала ему раны. Тогда он испуган был до смерти. Благодарил, по руке гладил.

– Ну чего заперхался? – прикрикнул «Хмурый».

Раненый поспешно отвёл от Арины глаза.

– Мальчишка здесь был, тоже ординарец полковника.

Юра, кусая губы, поднялся, стал рвать с руки бинты.

Арина пришла в себя, отмахалась от держащих её рук, обескураженно поднялась на ноги.

– Мальчишку оставьте, он никого не убивал: сапоги чистил, да самовар ставил. И ординарца оставьте, он не воевал.

Молодой красноармеец пихнул Юрку в плечо.

– Ладно, шибздик, считай, в этот раз тебе повезло, но больше не попадайся. – Повернулся к Лунёву. – А с тобой разберёмся. Коли ранен, может, ещё послужишь Красной армии, а в хитрости пустился – пеняй на себя.

Пинком в спину заставил Лунёва спрыгнуть на перрон вслед за офицерами, крикнул:

– Кирпичников, душа чекистская, принимай пополнение.

– Послушайте, товарищ… – заикнулась было Арина.

– Тамбовский волк тебе товарищ, – бросил ей на прощание «Хмурый» и спрыгнул на перрон.

Паровоз всё ещё стоял под парами, слышался его чих, мимо вагона проносился пронизанный солнечными лучами белый дым, прозрачная тень его плыла по красной стене вагона. Придерживаясь за дверь, Арина выглянула из вагона, узнала Кирпичникова, того самого чекиста, который возил её на допрос к Калёному, и бессильно опустилась на ящик с медикаментами. Она не могла ни уйти в глубь вагона, ни отвернуться – смотрела неподвижными замороженными от ужаса глазами.

Пленных согнали к вокзальной стене, поставили их рядом с чёрными битыми окнами. Ударами прикладов в подколенные впадины, повалили на колени. Какой-то непокорный всё вставал с колен, – его сбивали прикладами, он снова поднимался. На третий раз его заколол штыком тот самый молодой красноармеец, который предлагал Арине яблоко. Отошли на несколько шагов, торопливо разрядили винтовки в молитвенно согнутые спины и затылки.

Лунёв упал крайним, подогнув к животу наполовину разбинтованную ногу. Ветер нёс по перрону снежную крупу, змеёй вплетая в неё размотавшийся хвост бинта. Красноармейцы буднично разбрелись по перрону. Кто-то разметал сапогом дымные головешки потухающего костра, кто-то подобрал брошенный велосипед.

– Смидюк, ну-ка дай сигнал к отправке.

Зазвенел медный колокол.

– Лисапета номер семь, отправляется с первого путя.

Загоготали, засвистели. Неуверенно дрожа рулём, ездок проехал на велосипеде пару саженей, под хохот завалился набок.

– Да ну вас к лешему, с вашей лисапетой, – разобиделся он. – Такого коня даром не надо.

– Учись, деревенщина! – крикнул Кирпичников и, ловко вскочив в седло велосипеда, лихо закружил по перрону среди брошенных вещей – корзин, узлов, ящиков.

Кто-то плюхнулся рядом с Ариной на колени, она нащупала рукой коротко стриженную, жёсткую как щётка мальчишескую голову и, прижимая её к своим коленям, как во сне, приговаривала: «Ничего, Юра, ничего… Всё образуется…»

Глава 37

Наутро Арина по-бабьи замоталась в шерстяной платок, Юру одели, как паренька с рабочей окраины. Кепку и шарф подобрали на перроне, промасленный ватник нашли в паровозе. Как ни настаивала Арина, никак не хотел Юра идти домой, – исполнял приказ Владислава: ни на шаг не отходить от Арины. Пришлось взять его с собой.

Провожали Арину и Юру всем вагоном: советовали, как вести себя, если задержат, что говорить, о чём лучше молчать.

Добрались без происшествий: на вокзале никто на них не обратил внимания, а тропинка через балку была пустынной. Только у ворот госпиталя путь преградили часовые.