Синева

Шум моря и ветра притворяется журчанием реки, подо мной – Брейо, я стою на грубо сколоченном из выбеленных солнцем досок мосту, я одновременно ребенок и взрослая, я – это я, какой всегда была, и в пятнадцать, и в тридцать пять, и в пятьдесят, я тороплюсь куда-то, на самолет, мне надо успеть на самолет в Индию, я несколько месяцев проведу на Нармаде, буду бороться против строительства плотины. Из-за этой плотины целые деревни уйдут под воду, тысячи людей потеряют кров, а я стану бороться против бесправия неприкасаемых, это туда я спешу, но перед отъездом нужно проверить чемодан, убедиться, что я все взяла. Чемодан стоит у меня в ногах, я пытаюсь открыть его, но крышку заклинило, чемодан заперт на два замочка, я дергаю крышку, тяну за жесткие кожаные ремни, но они не расстегиваются, я знаю, что самолет вот-вот улетит, это единственный самолет, и тут я вижу, что я босая, а босой до аэропорта мне не дойти, возможно, в чемодане лежит обувь, вот только чемодан не открывается, я поднимаю его и тащу, медленно иду по мосту, потом по дороге к стройке, дорога усыпана острыми камнями, большими и жесткими, они впиваются в ступни, я чуть наклоняюсь вперед, стараюсь не наступать на камни, как же медленно, я двигаюсь чересчур медленно.

Я просыпаюсь, озираюсь по сторонам. Все чисто. Но я больше не закрываю глаза и не засыпаю. Я сижу, я здесь, и тем не менее я по-прежнему там, возле реки.

Помню – мне тогда было лет девять или десять – однажды ранним воскресным утром папа взял меня с собой на прогулку по берегу Брейо. Сперва я радовалась, потому что мы давно уже никуда с ним вдвоем не ходили, ему было некогда или неохота. Они с мамой все время ссорились, и папа на нее орал. Меня он просил не кричать, чтобы слух не испортить, а сам орал, как заведенный.

Но тем утром он взял меня с собой. Я проснулась рано, а он уже собрался выходить, сказав, что пойдет один, однако я уперлась, он пошел на попятную, и я все-таки увязалась с ним. Кроме нас, на тропинке никого не было, по-моему, я много болтала, спрашивала обо всем, что попадалось нам на пути, – о животных и растениях, но отвечал папа односложно, и я лишь намного позже поняла почему: на самом деле он не хотел брать меня с собой.

Мы дошли до развилки. Раньше никакой развилки тут не существовало, а дорога была одна, но сейчас она раздваивалась, и старая дорога по-прежнему шла по берегу фьорда, а другая вела вдоль Брейо в горы. Сплошь в колдобинах, усыпанная камнями, с колеей от строительной техники – строительная дорога, я ее прежде не видела, но зато слышала, как они про нее говорили. Особенно папа. Строительная дорога – он выплевывал эти слова будто что-то невкусное. Дорога и впрямь оказалась уродливой, я теперь собственными глазами видела: уродливая каменистая дорога, портившая своим видом весь пейзаж, по которому проходила. Грязная и разбитая, с кучами камней на обочинах, она словно разрывала пейзаж пополам.

Однако папе захотелось пойти именно по этой дороге, он свернул на нее, не раздумывая, и зашагал вверх, широкими шагами, впечатывая в землю тяжелые ботинки, постепенно покрывающиеся грязью и пылью.

На склоне папа вдруг обернулся ко мне и наконец заговорил. Но говорил он словно бы и не со мной.

– Алюминий, – сказал он.

Слово показалось мне сложным, и я задумалась: интересно, оно начинается с «али», «алю» или «алм», как «алмазы». Раздумывая, я вслушивалась в папину речь, но он произносил это слово настолько быстро, что отдельных звуков я не различала.

– На самом деле гидроэнергия нужна алюминию, а значит, она нужна для войны. Алюминиевым заводам надо, чтобы выработка электроэнергии росла, а если оружие прекратят производить, то восемь из десяти алюминиевых заводов обанкротятся. Люди полагают, будто все дело в электричестве, что его проведут в школы, в детские сады, в больницы, в дома, однако на самом деле речь о войне и оружии, вся Норвегия строится вокруг алюминия и оружия.

Какого ответа он от меня ждет, я не знала.

Мы стояли и смотрели на реку. Над высоким порогом сияла радуга.

– Фазан, – сказала я.

– Ты о чем?

– Цвета радуги. Каждый охотник желает знать, где сидит фазан.

– Она невероятная, – сказал папа, и сперва я подумала, что он про радугу, но папа показал на реку. – Это все снег с горы. В этом году много выпало. В последний раз – в следующем году такого не будет.

– А радуга как же? – спросила я.

– И ее тоже не будет, разве ты не понимаешь?

Вопрос я задала глупый, поэтому мне тут же сделалось стыдно. Я же знала, что радуга появляется оттого, что в каплях воды преломляется свет, папа мне давным-давно объяснил, а я не из тех, кто забывает, я стараюсь все сохранить, особенно то, что рассказывает он.

– Но на небе-то радуга останется, – сказала я в надежде его утешить, – после слепого дождика ее будет видно, она тогда встанет над фьордом дугой, как мост. – Вот эту последнюю фразу я от папы и слышала. Мне казалось, это очень красиво.

Папа не ответил, и поэтому я, уже громче, добавила: