Синева

Потому что, по сути дела, это он не разглядел того, что мне нужно, не научился понимать, что нужно другим. По сути дела, он оказался сыном своего поколения, и его тянуло туда, откуда он пришел. Магнусу захотелось вернуться домой в Рингфьорден, Берген ему надоел, он и сам в этом признавался, ему надоело, что на каждом углу приходится излагать свою точку зрения, надоело иметь мнение по любому поводу, причем обязательно «верное». Ему хотелось вернуться домой, хотелось заиметь сад и кухню, вот только хозяйничать там, на кухне, должна была я, потому что Магнус все время старался отыскать во мне то, что когда-то и свело нас вместе, то, что ему полагалось спасти.

А остальные его слова – да он просто болтал, и все.

Смелости у него было меньше, чем у наших родителей, на риск он не шел, на самом деле он был таким же, как и все молодые мужчины в то время: обросшие бородой, с доброй улыбкой, они, мягко переступая, шагали по миру и разглагольствовали о том, что все должно измениться, однако в действительности думали иначе.

Работа, которую мы выполняли, демонстрации, в которых участвовали, листовки, которые мы с ним писали в четыре руки, – все это было для него лишь игрой. Быстрей бы посмотреть ему в глаза, когда я брошу лед у него во дворе. Посмотреть на его одутловатое, видавшее виды лицо стареющего мужчины со следами красного вина на губах, оставшимися от вечера накануне, на его милую миниатюрную жену с чересчур гладким лбом и слегка натянутой улыбкой, на приехавших погостить внуков. Может, надо их попросить попрыгать на этом льду, втоптать его в грязь, ведь это их будущее он крадет, их будущее крадет его поколение… мое – мое поколение его украло.

Нам достался успех, а сопротивления мы не видели.

Да, пускай дети так и поступят, потому что это их жизнь он разрушает.

Вот только они наверняка не захотят – им, скорее всего, тоже плевать, старшие поколения носят их на руках, так что они тоже не видят сопротивления, им плевать, главное – чтобы на семилетие получить седьмой айфон, а на двадцатилетие – машину с жидкокристаллическим телевизором в салоне и собственную квартиру. Им плевать, они на лед не взглянут, даже если он будет лежать на земле и таять у них на глазах. А уж наступать на него и подавно не станут – если они на что-то и готовы посмотреть, так это на экран, когда слышат синтетическое треньканье. К тому же, если наступить на лед, ноги замерзнут и промокнут.

Голова закружилась.

Мне надо поесть. И выпить воды.

Я наконец встала и отыскала чашку. В шкафу жуткий беспорядок, небьющийся сервиз свален в кучу, внутри сыро, наверное вода и сюда проникла, шкаф стоит там, где палуба и борт образуют угол, и закрывается неплотно.

Я надавила на ножной насос для пресной воды, и в чашку закапали грязноватые капли. От воды едва заметно пахло дизелем, как и почти от всего остального на борту, но я к этому запаху привыкла и быстро осушила чашку.

Я открыла дверь кладовки с бакалеей. Здесь все тоже вверх дном, банка с мукой открылась, все белое и мокрое: пакеты с супами, консервные банки, упаковки макарон облеплены мукой. Я выкопала упаковку спагетти, надорвала ее. Кипятить воду у меня терпения не хватило бы, да еще и кастрюлю искать, поэтому я жевала жесткие макаронины так, вприкуску с размокшим хлебцем.

Съев полпачки, я отыскала шоколадку. Пальмовое масло – знаю, в состав входит и пальмовое масло, – однако шоколад все равно купила, не могу на море без шоколада. К тому же меня никто не видит, подумала я, но тут же одернула себя. Ну хватит, Сигне, пора и меру знать.

Не зная, чего ожидать – разгром, рангоут сломан, шлюпку выбросило за борт, – я открыла дверцу. Однако ничего страшного не увидела. Такелаж и тросы там, где полагается, никуда не делись, яхта выдержала, выстояла, причем без моей помощи, да ведь я знаю, что такие яхты с длинным килем способны многое вынести, и, даже когда их заваливает набок, они поднимаются, не то что современные яхты с коротким килем – у этих, бывает, и киль отваливается, а саму яхту тогда переворачивает кверху днищем. «Синева» же сконструирована, чтобы подняться.

Я вошла в рубку. Слабый ветерок гладил меня по щекам, море успокаивалось, сквозь тучи проглядывало солнце, вода на палубе высыхала, волны исчезали.

В штиль, когда в воде, как сейчас, отражается небо, все моря одинаковы. Ни за что не скажешь, что сейчас я в Северном море – поверхность повсюду одинакова, что тут, что в Тихом океане, море – оно и есть море, но как только погружаешься в него, видишь его обитателей, дно, впадины и возвышенности, благодаря которым каждое море обретает собственный характер, подобно тому как горные образования и фауна земной поверхности формируют особенности и отличительные черты разных регионов суши. Поверхность моря – это небеса для подводного мира, небеса над высокими горами и просторными долинами, над тысячами живых существ, которых мы никогда не видели.