Синева

Магнус рассмеялся, вскочил и подпрыгнул, потом стащил меня с кровати и так крепко обнял, что даже приподнял меня и протащил несколько шагов, но тут же опомнился.

– Прости, я и забыл, что у тебя там кто-то сидит.

– Если там вообще кто-то есть.

– Если? Так это уже точно?

– Думаю, да. У меня организм никогда таких сбоев не давал.

Он положил руку мне на живот.

– Это просто оплодотворенная клетка, – сказала я.

– Нет. Это ребенок. Наш ребенок. Как думаешь, это мальчик или девочка?

– Так далеко я не загадывала.

– Сигне!

Он снова рассмеялся – громко, непривычным и очень счастливым смехом. Потом он наклонился, поцеловал меня и потянул на кровать.

После мы лежали бок о бок, и Магнус гладил мне лоб и щеки.

– Сигне. Мне кажется, тебе надо ей позвонить.

Я повернулась к нему.

– Кому?

– Сама знаешь.

– Прямо сейчас?

– Дочерям нужны матери. Особенно когда дочь сама готовится стать матерью.

– Я пока не думаю о том, что стану матерью.

– И тем не менее ты ею станешь.

– Пока рано об этом говорить.

– Позвони ей.

– Если мне что и нужно, так это освободиться от собственного детства. – Я уткнулась носом ему в плечо.

– Делать вид, будто его не было, – начал Магнус, – не значит освободиться от него.

Он осторожно высвободил руку и попытался поймать мой взгляд.

– Я не стану ей звонить, – сказала я.

– Ты росла семье, где царила вражда, но это вовсе не означает, что тебе тоже надо враждовать, – сказал он.

– Ты чего, психолог?

– Я твой жених.

– Но ты считаешь, будто мне пора к психологу.

– Не знаю… Возможно. А сама-то ты как думаешь?

– У меня нет времени на психоанализ.

– Сигне, я же не отправляю тебя к психологу – просто позвони домой…

– Два раза в неделю по три часа лежать на кушетке… У меня нет времени. И денег. К тому же я больше доверяю бихевиористам. Я как крыса. Я усвоила, что от общения с мамой одно расстройство. Вывод: надо держаться от нее подальше.

– Ты не крыса.

– Она – решетка под током. Когда я касаюсь ее, меня бьет током. И хватит из себя Скиннера строить.

– Никого я из себя не строю.

– Зато так и норовишь вернуть меня в лабораторию.

Я вывернулась, легла на спину и уставилась в потолок – облупившийся, пожелтевший от сигаретного дыма и ветхости.

– Надо бы покрасить, – сказала я.

– Что?

– Потолок.

– Зачем?

– А зачем обычно потолок красят?

– Не уводи разговор.

– Вопрос закрыт. Причем для себя я его закрыла много лет назад.

– Ты что, потратишься на то, чтобы красить эту убогую каморку?

– Хозяин наверняка возместит.

– Но мы же не станем тут жить?

– Почему? Это дешево.

Магнус рассмеялся.

– Со временем здесь станет тесновато.

– Пока еще у меня внутри всего лишь оплодотворенная яйцеклетка.

Я снова повернулась к нему, но замерла… Хватит, Сигне, ты же знаешь, чего он хочет, и он тебя любит, зачем ты дергаешь его, чего прицепилась?

Я тихо засмеялась, показывая, что это шутка, и обняла его.

Но он меня обнимать не спешил.

– Пожалуйста, называй его как-нибудь иначе, – сказал он.

– Ладно.

– Ладно.

– Прости.

– И хорошо бы тебе позвонить Ирис.

Ирис. А не твоей матери.

– Лучше я буду на кушетке у психотерапевта по шесть часов в неделю лежать.

– Позвонить домой дешевле.

– Я пока не хочу никому говорить. Ни ей, ни папе, ни твоим родителям.

– А я бы рассказал.

– Давай не сейчас. Пожалуйста. Мы ведь даже не знаем, как оно все дальше будет.

– Хорошо. Подождем. Но ты все равно позвони ей.

– Подумаю.

– Вот и подумай. Я просто хочу, чтобы, когда ребенок родится, все было хорошо.

– Ладно, подумаю.

Однако позвонить я не успела – вскоре папа вызвал нас обратно в Рингфьорден, потому что все началось.

Комнаты в его крохотном домике у пристани, прежде казавшиеся такими тесными, сейчас словно выросли: повсюду были люди, дом наполнили громкие голоса, какая-то женщина готовила в двух гигантских котлах овощное рагу, а на полу освободили место для плакатов и баннеров.

Спасите природу.

Прекратите строительство.

Убьете Сестер – убьете Эйдесдален.

Папа отрастил бороду и от этого выглядел моложе, походил на многих съехавшихся сюда мужчин. Он представил меня всем, но дольше всего говорил о Ларсе – папином ровеснике, но с бородой длиннее. Он, по всей видимости, руководил этой акцией протеста. И все они говорили и говорили, особенно Ларс, особенно папа, быстро, как умеют только уроженцы Осло, папа сгорал от нетерпения, борьба только началась, и у нас мощнейшее оружие, папа говорил о Ганди, о мирных методах, об их силе – индийская модель, пассивное противостояние, гражданский протест, завязанный на религиозном принципе ахимсы.

– Не причинять вреда. Ненасилие… Только так можно продвинуться вперед, – говорил папа, – и совсем скоро взгляды Европы будут прикованы к Норвегии. К водопаду Две Сестры, к Эйдесдалену.