Синие горы

— Шипко-то не загадывай. Даст Бог, оклемаешься — поедешь, а нет, дак и полежи ещё, — остепенила его хозяйка, памятуя про наказы медички. Отправлять из дома больного человека было стыдно.

Неспешно идущие от магазина по улице бабка Людмилка и Арина, углядев через палисадник Катерину и приезжего гостя, не сговариваясь, повернули в ограду. Принесённые попутно булочки и сероватая халва из магазина оказались впору: соседки уселись было почайвать. Лишь Людмилка опустилась на стул подальше от стола и снова стала внимательно разглядывать гостя, мелко тряся головой и разглаживая растопыренной негнущейся пятернёй складки на платье.

— Мил человек, а ты сам-то чьих будешь? — снова да ладом приступила к расспросам Арина.

— Мы сколь ни глядели, не признаём. А так ведь вроде всех знаешь, — поддакнула Катерина, хоть и зыркнула неодобрительно на Аринку, досаждавшую гостю второй день. — Ночь не спала, гадала, чей ты.

— Я, вообще-то, неместный. Из соседней деревни, — неохотно откликнулся старичок.

— Чо-то ты мутишь. То местный был, гостить приехал, а то уж из соседней деревни. Родители твои хто были? Мы и в соседней всех знаем. Церква-то одна на три деревни была, — въедливо, как заправский участковый, копала Арина.

— Как вам сказать, — начал было старик и опустил глаза на свой чай, замешкавшись с ответом.

— А так и говори, Воронок, — каркнула со своей табуретки бабка Людмила. — Поди думал, что не признаем? — Старик дёрнул сухой шеей и метнулся глазами к Катерине, потом к Людмиле.

— Ты чо-о, Людмилка? — испуганно шатнулась от стола хозяйка.

— Воронок, Воронок! Не ошибаюсь я! — Бабка Людмилка для крепости слова стукнула клюкой в пол, боясь, что ей как больной несильно и поверят. И от этого глухого стука старик сжался, опустил плечи и стал смотреть на столешницу, где стояла поставленная ему кружка.

— Тот самый? Што тут земляков во враги народа записывал? — Никак Катерина не хотела верить в услышанное, и пятилась назад. Разглядывала, теперь уже по-новому, гостя, выискивая в нём черты, которые помнились в детстве и юности, а потом постепенно стирались из памяти. Она оглянулась на подруг, напрягшихся и замерших в напряжении.

— Тот! Вот ведь гад! Глаза прячет. Я ему тут всю душу наизнанку — расписываю, кто-где. — Арина будто очнулась, не могла себе простить, что рассказывала приезжему то, о чём он сам, наверное, помнил.

— Да как у тебя совести хватило на эту землю ступить? Да как она тебя носит, гад ты! Ты ж фашиста хуже! — Катерина хватанула высохшим ртом воздух. Глаза застила пелена. И в самой глубине своей души она ещё чаяла надежду услышать: «Ошиблись вы, бабоньки!» Но старик потерянно молчал, передвигая от ладони к ладони эту ставшую теперь ненужной кружку.

— Ну-ка, повернись к свету! Ты это! Ты! — тихим шёпотом заговорила Катерина. — За што ж ты так со своим же народом? Ладно бы пришлый, чужак. А ты ведь всех знал! — И, собравшись, спросила о самом страшном:

— Тятьку-то моего за что? С тобой ведь работал. А ты чужому навету поверил. Забрал его! Какие он мог листовки писать? Он же неграмотный. — Согнулась и, прижавшись к углу печки, беззвучно заплакала, утирая слёзы концом фартука.

— А Фока Иванович? Какой он был кулак? Одного жеребёнка и Библию нашли. А угнали, и всё. Следочка не осталось! Ведь ты мог отказаться! — наступала на старика и Арина.

— Да если бы я отказывался, то расстреляли бы меня! — закричал старик, обращаясь к Арине. А та не унималась:

— Иуда ты, душу свою продал! Сколь тебе платили за кажную душу загубленную?

— Кто платил? Вы хоть понимаете, что и в НКВД, как под топором, ходили? Разнарядки идут и идут. Вынь да положь врага народа. Лимиты нам приходили. На первую категорию к расстрелу и на вторую — в лагеря. Только выполнишь лимит — а там дополнительное постановление, ещё плюсом первую категорию! Боялись мы все! Боялись! Даже соревновались — чьи губернии больше дадут врагов народа. Лишь бы самому не быть убитым.

Он замолчал, обвёл их всех затравленно глазами:

— Но я-то только возил в район. Пацан! Мне ведь восемьнадцать всего было! А доносы тут на местах и без меня строчили, сами искали то троцкистов, то вредителей, свои своих же и предавали. Сами! — сунулся он с крючковатым

обвинительным пальцем прямо к раскрасневшемуся от волнения лицу бабки Арины.

— Гад ты! «Сами», — взвилась та. — На тебя ж надеялись — как же, чекист со своей деревни. А ты вон как! Катьку свою и то не пожалел, сучий ты потрох!

— Катьку не трогайте! — заорал старик, обводя всех побелевшими от злости глазами.