Синие горы

— Ты войну и Сталина не трожь, паскуда. Мы, мы её выиграли. И не видел я вас там впереди. — Голос у него сорвался от волнения. Не мог себе простить, что эту оборону старухи изначально держали без него: — Вы в блиндажах гумаги писали… Только у тебя, наверное, наград поболе, чем у меня, хоть я всю войну в кабине под огнём прошёл, а ты за столиком бумажки писал!

— Да сам пришёл, и, слава богу, — придвинулась к нему Арина, — без наград, да живой.

— Я тебя вспо-о-о-омнил, — чуть отодвинув жену в сторону, дед Саня пошёл на вжавшегося в поленницу приезжего. — Как ты тут гарцевал в кожаночке, мандатом своим махал. Конечно, щас при шляпе, да седенький. Думал, никто не узнает? Война, мол, тебе искупление принесла. Не-е-е, милок. Не принесла. — Саня решительно шёл к старику, и, не перехвати его сейчас Катерина и Арина, не известно, чем бы всё кончилось. Арина-то хорошо знала цену этой дергающейся в шраме щеки.

— Погоди. — Вжавшийся в поленницу старик торопливо стал рассказывать теперь уже Сане, суетливо, заискивающе, боясь, что не успеет сказать чего-то самого главного:

— На войне, первый раз когда ранило, волочил меня рядовой. Трое суток пёр волокушу, в лесу прятались — немцы кругом. Попали в окружение, но волочит меня. А у меня касательное, голову мне перебинтовал, лицо в крови. Выдохся парень, жалко мне его. Говорю, брось, один вернее уйдёшь. «Нет, товарищ командир!» Потом и его зацепило. Кое-как обмотал ногу и волоком опять. Добрались до своих. А в окопах потом узнал он меня. Усмехнулся и говорит: «Вона как, командир. И враг народа тебе сгодился», а я…

— А что ты от нас хочешь? Чтоб пожалели тебя? — перебила бабка Людмилка, молча наблюдавшая за баталиями. Лицо суровым стало, тёмным. Как лик на иконе.

— Мол, дитя малое. Запутался? Простите? Накося! — Сунула кукиш прямо в лицо старику Арина. — Отрубила бы тебе щас голову. Дак тебя даже ржавой лопатой нельзя… споганить её об тебя… Прости меня, Господи! — заплакала и уселась прямо на траву возле Людмилки.

— Не могу я умереть. — Старик рухнул на колени: — Непрощённый. Проклятый. Не могу! Простите хоть вы, Христа ради… Плохо мне камень этот в себе носить.

— Не-ет, живи, иуда! Ходи пресмыкайся. У каждого прощения проси. Совести хватило приехать сюда. Видно, решил из колодца родниковой воды напиться, куда раньше наплевал! — Катерина брезгливо спихнула ногой с крылечка вынесенный из дома чемоданчик старика. Затянувшиеся «проводы» заканчивались.

Калитка с визгливым скрипом распахнулась и в ограду вошли Света и Стёпка.

Увидев заплаканных старух и приезжего, в неудобной позе согнувшегося над чемоданчиком прямо на земле, фельдшер бросилась его поднимать:

— Вам опять плохо? Вы зачем встали? Что случилось?

— Не трогай его. Руки об него не марай! — сухо ответила Катерина.

— Во-во, — мрачно каркнула бабка Людмилка.

— Вы что? Вы что говорите-то? Что случилось? — непонимающе уставилась Света на такого беззащитного сейчас и жалкого старика, у которого к тому же проблемное сердце.

— Изверг он! Народ наш в кутузку в тридцатые годы увозил. Воронком даже промеж себя его звали. Измывался над людями. Не лечи его, лекарства не изводи. Нашёл, куда прийти! — закричали наперебой соседки, такие милые и добродушные до этого.

И до Светланы вдруг дошло, кто был этот человек. Дёрнулась, чтобы встать, отшатнулась, отпустила руку, на которой пыталась было прощупать пульс. И по тому, как кисть плетью упала на чемодан, и потом и по глазам старика поняла ещё что-то, чему пока и названия не было. Снова взяла эту почти безжизненную руку, вцепилась в пульс и неожиданно властно прикрикнула:

— Тихо всем! — И повторила уже просительно: — Тихо, пульс не слышно.

— Тиха, вам сказали! — цыкнул и Стёпка.

— Успокойтесь, дышите глубже. — И, обращаясь уже к старикам, строго спросила: — Вы что, судьи? Кто вам дал право судить? Когда вы успели разобраться? За час? За два? Нельзя так!

— А тут, знаешь, как было? Тоже несильно разбирались, — буркнул дед Саня.

— А вы снова хотите такого? Не разобравшись, судить тут его вашей улицей? А? — Она глядела то на одну, то на другую женщину. Те молчали.

Старухи присели на лавку в ограде, дед Саня, понурив голову, глядел за палисадник, в улицу. А Света, метнувшись в дом, вынесла воды и из флакончика стала отмерять капли.

— А я не поняла, чо это ты со Светой-то? — неожиданно обратилась к Стёпке баба Катя.

— Нешто сговорил, а, Стёпушка? — подошла к внуку Арина. Степан, подождав Свету, аккуратно притянул её к себе за плечи и, не скрывая широченной улыбки, объявил:

— В общем, мы решили после уборочной свадьбу играть. А вы, это… развоевались.

Баба Арина счастливо разулыбалась на все свои четыре здоровых зуба и прижала к себе внука, умостившись у него где-то под мышкой, а второй рукой — Свету за упругую талию. Катерина, взглянув на троицу, ворчливо подытожила:

— Так и знала. Опять с-под носа увели. Размазня, не парень! Но всё одно радость: фершал в соседях. — Прихлопнула ладонями по бёдрам Катерина.