Синий апельсин

Пугался Федька всего: стукнет дверь или кто крикнет – забьётся в сарай, трясётся весь и плачет. Злые мальчишки часто специально его пугали, веселясь от души-то кошку, поднеся к уху, за хвост дёрнут, то уронят что-то или крикнут громко. Дети народ жестокий, с чувством сострадания незнакомы. С годами равнодушие к чужой беде может пройти, если душа к тому времени не зачерствеет окончательно.

Федя хорошо слышал, поэтому в школу ходил. Отвечать на уроках ему не приходилось, и детям это казалось редкой удачей. Взрослый местный люд Федьку любил. Был он отзывчивым и добрым, бескорыстно выполнял любую просьбу. Мать его для заработка отведёт кому-нибудь дрова нарубить или огород вскопать – он работу выполнит, а денег не берёт, даже от тарелки щей отказывается, промычит что-то и прочь идёт.

*пустынь – небольшой монастырь

      Антонина водила сына к бабкам – знахаркам. Бабки колдовали – мудровали, но результата никакого не было, говорили: «в срок не вошёл, придёт время – поправится». А когда он этот срок-то наступит? Время шло, а Федька всё оставался мычащим дурачком, избегающим людей. Чудаковат он был ещё и тем, что часами мог наблюдать за муравейником или пчелой, собирающей мёд, с нежной заботой общался с тёлочкой и ягнятами. Для местных жителей такая любознательность – чистой воды дурь. Дома с матерью и отцом Федя был ласковым и сообразительным, а вне семьи, из-за невозможности пользоваться речью, людей чурался и казался угрюмым.

Был у мальчика верный друг – дворовый щенок Малыш, превратившийся из маленького шерстяного комочка в могучего пса, до удивления преданного Федьке. Мальчик, как Тургеневский Герасим, звал своего друга по-своему – «ма», – и тот являлся к нему отовсюду, из любого закоулка, преодолевая все преграды, и пролезая в любые заборные щели. Малыш был участником всех Федькиных игр, купался с ним в реке и даже прыгал с обрыва в воду. Казалось, он понимал одиночество мальчика и поэтому всегда был рядом, ибо был так же молчалив, как его хозяин.

Не с кем было Федьке общаться – Малыш да родители. Отец Феди Николай Иванович владел редким вымирающим ремеслом. Он был мастером бондарного или бочарного, как называли в старину, промысла.

До сих пор бочки в деревнях вещь необходимая. Дубовые – для заготовки овощей, квашения капусты, соления грибов и мочения яблок, хранения зерна и вина; липовые – для мёда. Бондарный промысел – один из древнейших на Руси. В старые времена секреты этого дела передавались из поколения в поколение. Этой профессией дорожили и гордились. Ремеслом этим владел ещё дед и прадед Николая Ивановича, а теперь это искусство он пытался передать сыну.

Вначале Федька был на подхвате: подносил необходимые инструменты, внимательно следил за процессом – каждая дощечка выстругивалась до определённой толщины, тщательно пропаривалась, гнулась, высушивалась, стягивалась стальными обручами вокруг деревянной колоды. Хорошая бочка должна быть лёгкой, тяжёлая – свидетельство невысокого мастерства бондаря. Солёные грузди с дубовым и смородиновым листом, чесноком и хреном всегда будут вкуснее, сделанные в дубовых бочках, потому что ещё и от дерева наберут особого запаха и вкуса. Федька уже все эти премудрости знал и сам пробовал мастерить бочки. У него это неплохо получалось. Со всей области за их изделиями являлся народ, а, порой, и городские, желая привнести в свои модные коттеджи национальный колорит, как некую изюминку.

Хороший был сын Федька, но душа материнская рвалась, что неполноценный. Больного ребёнка всякая мать любит крепче, виноватя себя за изъян, чувствуя какой-то неведомый грех за собой.

Как-то приехала к Антонине родная сестра Нюра из соседней области. Погостевала недельку, насмотрелась на племянника и говорит: «Антонина, есть место такое, называется Мамонтова пустынь. Там, возле святого озера стоит храм. Едет туда народ, везёт сирых да убогих, это место многих излечивает. Отчего бы тебе не попробовать с Федькой в Пустынь эту попасть? Может, поправишь парнишку? Ему бы только заговорить, ведь он всё слышит и понимает!

– Фёдору моему уже шестнадцать лет, – отвечала Антонина, – у скольких бабок я только не была,

все в один голос говорят, что чужие грехи на нём. Бог даст, может, и поправится мальчонка, как в срок войдёт, без посторонней помощи.

Нюра удивилась – чьи же это грехи на нём могут быть? Все в роду честные, домовитые, от работы не бегали, не плутовали, не злодействовали. За что вам горе – то такое? Как в жизнь будешь сына выпускать?

Антонина как-то видела сон про излечение сына, сочла его вещим, и надежда всё чаще стала её посещать. Долго у неё не выходил из головы разговор с Нюрой. Стала она собирать сведения об этом необычайном месте, излечивающим больных, даже в газете статью нашла, вырезала её и всё перечитывала.