Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

На ужин был французский хлебный суп, жаркое из говяжьей грудинки в томатном соусе, овощная похлебка с салом, пара жареных голубей и цыпленок, яйца всмятку, ломти ветчины, а на десерт груши в сахарном сиропе. Потом они поднялись, и она направилась к лестнице, ведущей на второй этаж. Антонио последовал за ней. Когда он приблизился к ней, она поднесла руку к его мошонке и потянула, со смехом увлекая его к постели.

5

Он уже собрался было на обратном пути домой пройтись по улицам, все еще влажным из-за необычных заморозков, вдруг наступивших в июне. Ему хотелось насладиться свежестью утра, чистым прозрачным воздухом, принесенным северным ветром, первым светом наступавшего дня, запахом скошенной накануне травы и тонким ароматом цветущих садов; но потом решил, что лучше возвращаться той же дорогой, что привела его сюда. И он вновь прошел подземным ходом. Его охватило ощущение безопасности, на что он не преминул обратить внимание, вспомнив о другом подземном коридоре, которым он в свое время воспользовался, чтобы покинуть Саргаделос. Придется ли ему когда-либо пройти и по этому, новому, в подобных обстоятельствах? Ему не хотелось верить в это. Как бы там ни было, оба вели его к жизни. Как тот, что вел к свету на лугу Собрадело, так и этот, приводящий его в объятия Лусинды.

Со дня свадьбы и вплоть до недавнего горького апреля вся его жизнь представляла собой череду, непрестанную вереницу событий, целыми и невредимыми крепко запечатленных в памяти. У него не могла даже зародиться мысль о том, что когда-нибудь он окажется в этом море света, кое являла собой любовь на пороге пятидесятилетия. Он должен был признать, что его жизнь была нескончаемым чудом, неописуемым изумительным потрясением и что он сумел насладиться почти всем, за исключением как раз того, что вкусил лишь теперь благодаря юному девичьему телу и тем чувствам, что возникали в самой глубине его сердца. Было ли любовью то, что он испытывал сейчас? Он не мог утверждать это наверняка, ведь он всегда занимался иными делами, но пришло нечто, что неожиданно захватило его целиком, и он жил теперь словно в мире чудес.

В 1775 году Джеймс Уатт запатентовал паровую машину, изобретя параллелограмм двойного действия и присоединив его к конденсатору; тогда же был обнародован закон, запрещавший импорт скобяных изделий из-за границы, что тут же сделало очевидной выгоду всяческих работ, связанных с железом, начиная с тех, какие Антонио наблюдал в детстве в сельских кузницах. Но их следовало вести с применением новых технических достижений. Этим он и стал заниматься.

В те времена любовь составляла одну из супружеских обязанностей. Она лишь слегка отвлекала его от дел и не имела ничего общего с теми утехами, на которые были так щедры девицы из театра Николо Сеттаро. Но, возможно, дабы наградить его за самоотдачу, жизнь предоставила ему все, о чем он мечтал, сам того не подозревая, ибо, как известно, человек узнает о своих грезах, лишь пробуждаясь от них. Поэтому он никогда не пренебрегал ничем из того, что предлагала ему жизнь. И если для достижения поставленных целей ему пришлось в свое время наложить арест на имущество ткачих, которые оказались не в состоянии погасить заем, теперь он наложит арест на свою душу, дабы Саргаделос стал не просто тем, чем он был, но чем-то более грандиозным и прочным, воплощением всех тех страстных желаний, что посеял Сестер в его все еще мятущемся юном сердце. Лусинда не будет для него всем. Никогда. Он призван построить мир. И управлять им. А посему он вновь предался мечтам, чтобы в мечтах воздвигнуть его.

Рядом с казармой, по другую сторону от канала, вода которого будет вращать мельничное колесо, перемешивая массу из полевого шпата, кварца и белой глины, он возведет фаянсовый завод, ибо интуиция подсказывала ему, что рынок Бристоля может быть значительно превзойден продукцией Саргаделоса, как это уже произошло с котлами и инструментами. Сестер умер в семьдесят шестом году, оставив ему в наследство уже налаженную торговлю льном и мечту о производстве фаянса, передав Антонио все, что ему было известно на этот счет, а знал он, благодаря опыту управления керамической фабрикой в Талавере, совсем немало.

Именно с тех пор Антонио Ибаньес замыслил грандиозное будущее, к сооружению которого он приступил в Саргаделосе и которое совсем недавно потерпело крах. Теперь он замыслил реконструкцию и ощущал в себе достаточно сил, чтобы начать строительство керамического завода, используя галисийскую белую глину, исключительную, единственную в своем роде, если верить Сестеру. А он никогда в Сестере не сомневался.

Пока он шагал по подземному коридору, его вдруг охватил глухой гнев. Он содрогнулся, подумав о мести, о сведении счетов с теми, кто осмелился выступить против столь удачных свершений, превративших его в бога-творца на всем пространстве, где полностью царила его воля. И он снова поклялся отомстить, а потом вернулся к воспоминаниям.