Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

Эта мера вселила в него новые надежды, и теперь, по прошествии стольких лет, он может по-настоящему оценить ее. Он считал себя идальго, он был идальго, но он привык работать, верил в труд и верил в торговлю, а также в промышленность, и это убеждение было главным, что он почерпнул из чтения. Остальное представляло собой неприступный бастион, возведенный на основе истин, которые он считал основополагающими: христианская, римско-католическая, апостольская вера; божественное право монархии; уважение к королю, ибо именно от него должны исходить все реформы, в которых, вне всякого сомнения, нуждалось общество. Но не более того. Он считал себя просвещенным человеком, но просвещение заканчивалось для него там, где начиналась Французская революция.

Что касается Бернардо Фелипе, то у него мера, упразднившая легальное бесчестие труда, напротив, вызвала скептическую улыбку, причем такую широкую, что Антонио Раймундо на протяжении своей жизни старался ни на мгновение не обращать на нее внимания. И, даже вспоминая, он пытался не придавать ей значения, изгоняя из памяти ее четко оформленные контуры, развеивая, даже стирая ее из своей памяти, игнорируя ее, хотя ему так никогда и не удалось полностью этого добиться. Он часто спорил с Бернардо по поводу новых времен. Лишь Мария Луиза, дочь дона Бернардо, иногда присутствовавшая при этих страстных дискуссиях, лишь она, истинная наследница всех кадисских владений, всегда готовая пожертвовать всем ради капризов своего любимого брата, признавала правоту Антонио, хотя и делала это весьма лаконично, не слишком-то вступая в споры со своим братом и попечителем всего наследства, в том числе и духовного.

Тогдашнее общество лихорадило, все еще лихорадило. Из Франции доходило множество идей, которые кто-то принимал, не особенно подвергая анализу и никоим образом не пытаясь приспособить к собственной жизни; другие точно так же отвергали их, но по причинам диаметрально противоположным. Слишком долгие годы весь народ, все королевство приучали слепо верить, вместо того чтобы научить думать. А он хотел думать. Но при этом он не хотел отказываться от истин, воспринятых от матери. Он не отдавал себе отчета в том, что если живешь в определенной среде, то рано или поздно она поглотит тебя.

Разорившиеся идальго, смирившиеся или свыкшиеся со своей судьбой, становились матросами или кузнецами, а те, что сохранили унаследованные богатства, жили за счет земельных угодий, читали брошюры и монографии, в обилии издаваемые клерикалами и учившие их наращивать богатства и улучшать производство; все они вместе и каждый в отдельности паразитировали на чужом труде, взимая плату за аренду своих земель, и лишь некоторые наиболее отчаянные отваживались рискнуть частью излишнего капитала, вкладывая его в сделки, могущие принести прибыль, но только в сделки, а никак не в промышленность. Одновременно они распределяли своих вторых и третьих отпрысков между местными и провинциальными церковными и судейскими должностями, всячески способствуя сохранению общества, зиждившегося на взаимной заинтересованности и поддержке. И между теми и другими находился он, кто, будучи сыном бедного писаря, должен был бы работать кузнецом, но вместо этого стал предпринимателем, организатором металлургического производства; ему следовало бы пользоваться чужим трудом на собственных земельных угодьях, приобретенных в результате удачных сделок, а он занимался торговлей, стараясь полностью овладеть всеми ее тайнами, поспеть и там и сям, не обращая внимания на то, что осмотрительно советовали ему другие идальго, стремившиеся обуздать его головокружительный взлет, а прибыль от торговли пускал на создание промышленных предприятий. Ибаньес хотел всего и не отказывался ни от чего. Он подозревал, что остальные примут его созидательный порыв за проявление амбиций; ибо он действительно желал находиться на вершине, но лишь для того, чтобы вести людское сообщество к прогрессу и благосостоянию. Для этого он и жаждал власти: чтобы изменить жизнь. Он был демиургом.

Антонио вдруг удивился, обнаружив, что мыслит так. Ведь всегда одни каким-то образом оказывались наверху, а другие внизу. Кто он такой, чтобы изменять этот порядок вещей? Одни наверху, другие внизу; не намереваясь ничего кардинально менять, он вполне мог бы слегка все это поправить, производя или создавая богатства, занимаясь торговлей, добиваясь счастья для народа, поднимая уровень его жизни, пусть даже и насильно, дабы, достигнув изобилия, приблизиться к самым возвышенным духовным интересам — тем самым, от которых народ так далек из-за бедности, вечно порождающей нищету и отчаяние.