Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

Вспоминая об этом, Антонио забывает о душевной боли, что привела его обратно в Оскос, и оба без удержу хохочут, как два мальчугана. В этом приключении Мануэль Ломбардеро сломал ногу в двух местах, и ему пришлось призвать знахарку-колдунью из Рибейры-де-Пикин, чтобы она наложила ему лубок, ибо он не захотел довериться ни врачам, ни хирургам, что совершенно очевидно свидетельствовало о его остром уме, а также о необыкновенной прозорливости, коей наградила его природа. Он стал как новенький после того, как доверил свою ногу колдунье, с которой, как говорили, у него когда-то была любовь, но ему удалось счастливо унести ноги.

— Но взлететь-то он взлетел, если уж на то пошло!

Шосеф принес чертежи этого странного летательного аппарата, хранимые им с той поры как бесценный клад, ибо они и были сокровищем, и сейчас являются им еще в большей степени, чем раньше. Сообщение о полете вызвало большие ожидания, и дон Мануэль не обманул их, хотя воздушное перемещение длилось недолго и оказалось чуть-чуть поспешным и не совсем своевременным. Подумать только, что могло бы произойти, если бы восходящий поток горячего воздуха вознес бы его на самую высоту, подняв к вершине Вентосо или, быть может, к утесам Нониде. Антонио рассмотрел чертежи и оценил точность рисунка, совершенство линий, все те замечания, что автор счел нужным не только учесть, но и записать на полях. Вот какие люди направляли его разум. Воспоминание об этом заставило Антонио смириться со своим собственным унижением и даже улыбнуться, ведь ему тоже нужна была ведьма и еще какая-нибудь говорящая голова, которая поведала бы ему из недр пещеры о древних тайнах и подвигла бы его на осуществление чудесных дел, о которых остальные и не мечтали, и мечтать никогда не будут.

Антонио всегда восхищали в Ломбардеро их практические способности, тот реальный смысл, который они придавали своим знаниям и даже самым безумным мечтам, распоряжаясь ими таким образом, чтобы с их помощью можно было делать деньги; он привык сравнивать эти способности с почти полным отсутствием их у своего отца, который упорно стремился сделать этот мир лучше и просвещеннее; это был еще один способ предаваться мечтам, но он никогда не приводил к осуществлению самой мечты. Никогда. Унижение, которое он испытывал, чувствуя себя бедным родственником, тотчас же притуплялось, едва только он начинал общаться с Шосефом и его отцом, летающим всадником. Не было на свете бо́льших фантазеров, бо́льших мечтателей и очень мало людей более практичных. Так незаметно за воспоминаниями и прошел день, и когда Шосеф понял, что вечер совсем близок, он известил об этом своего родственника:

— Хочешь, я отпущу твоих людей? Мы о тебе позаботимся.

Антонио прекрасно знает, что они вполне в состоянии защитить его, ведь как раз Шосеф научил его фехтовать с помощью ореховой палки; и еще он знает, что возле дома уже несколько часов находятся парни из окрестных мест, ведя беседы с теми, что прибыли сюда в качестве охраны спасающегося бегством владельца Саргаделоса.

— Нет! Пусть они останутся: пока они здесь, по крайней мере не будут рассказывать в Саргаделосе, где я прячусь. Дай им еду и кров.

Шосеф смотрит на него с улыбкой. Похоже, Антонио не может говорить, не раздавая приказов или указаний, причем так, как он не учил его делать это в детстве; и тогда он говорит:

— А что ты думаешь, я им дал до этого?

Антонио понимает его и отвечает:

— Извини.

Шосеф выходит из кухни и сообщает о желании своего двоюродного брата. Служанки говорят ему, что уже разожгли огонь в доме у сеньора Ибаньеса и что приготовили в хлеву и в кузнице постели из соломы и кукурузных листьев, достаточно теплые для того, чтобы приезжие парни могли прекрасно на них выспаться. Потом он вновь возвращается и садится на ту же скамью, на которой так величественно и неспешно протекли предзакатные часы.

— А ты помнишь, как, устав от попыток научиться летать, твой отец смастерил деревянного коня, лошадь на шарнирах, на которой каждое воскресенье приезжал в церковь на службу? — спрашивает Ибаньес брата уже совсем другим тоном.

— Помню, помню, как же мне не помнить об этом! — отвечает Шосеф, охваченный ностальгическими воспоминаниями.

— А что стало с лошадкой? — продолжает расспрашивать Антонио, заразившись этой ностальгией.

— Бедняжка погибла в огне однажды зимой, когда выпало много снега и не оказалось под рукой других дров, она же была уже сломанная.

Да, бывает такое детство у некоторых счастливчиков. Отцы, полагающие, что разум есть панацея от всех грозящих человеку бед; дядюшки, что поднимаются в воздух, дабы претворить сны в реальность; двоюродные братья, что хватают тебя за яйца и крепко сжимают их, чтобы ты мог посмеяться над жизнью и ее бедами; родственники, вонзающие в землю палку и обнаруживающие уголь и прочие пиротехнические чудеса; матери, воспитывающие в тебе необходимую строгость и дисциплину; юлки, что воют в лесу, однорогие коровы, летающие и поющие тетерева, медведи-сластены: иногда жизнь — это настоящее чудо, наслаждаться которым дано лишь понимающим.