Синий кобальт: Возможная история жизни маркиза Саргаделоса

Антонио Ибаньес поднялся, намереваясь повернуть портрет лицом к стене, словно собственный взгляд начал беспокоить его, хотя он и не отдавал себе в этом отчета; им двигала усталость от многочасового непрестанного созерцания самого себя. Следовало ли ему остаться в Саргаделосе? Погружение в воспоминания оказалось столь же болезненным, как и бесполезным, и он был убежден, что это ему совершенно ни к чему, поскольку жизнь должна течь по своему руслу, далекая от чувств, которые могло породить в душах ее течение.

Весеннее солнце поднимается все выше, и Антонио Ибаньес наконец-то начинает испытывать голод. Он покидает комнату, оставив свой портрет там, где он был, и направляется к двери, ведущей в узкий клинообразный переулок, отделяющий его дом от дома Шосефа Ломбардеро. «Он уже должен знать, что я здесь», — думает Антонио, он не сомневается в этом, хотя Шосеф с уважением отнесся к его решению побыть в одиночестве, предавшись своим чувствам. Шосеф, как почти все в роду Ломбардеро, — человек любознательный и несколько экстравагантный, к тому же он неутомимый труженик, иногда и то и другое сразу, но одно-то уж непременно. О, Ломбардеро, еще одни необыкновенные родственники! Кузнецы и часовых дел мастера, создавшие изумительные часы, например, на башнях соборов в Луго[10] и Мондоньедо[11], а также на старой башне в Рибадео[12], а еще владельцы кузницы в Баррейрасе, сданной в аренду за пять фанег[13] ржи и сто тридцать реалов годовых, итого при переводе всей суммы в реалы получается, если нет ошибки в подсчетах, примерно четыреста пять. Деньги более чем достаточные, если иметь в виду, что заработок поденного рабочего составляет всего два реала чистыми и что слуг надо еще и кормить, иначе они работать не будут. О, Ломбардеро! Помимо этого они еще и владельцы особняка Боульюсо в Тарамунди и еще нескольких. Антонио хорошо помнит совсем недавнее, прошлогоднее письмо, в котором Антонио Мануэль Ломбардеро, еще один их родственник, во всех подробностях объясняет ему, что Шосеф «отдал за часы триста двадцать реалов и что осталось еще восемьдесят. В счет этого он дал мне у дверей церкви двадцать пять с половиной фунтов рыбы по два реала; кроме того, я сделал для него дюжину шарниров и штырей для кабинета и еще замок, который стоил двенадцать реалов; а шарниры — по три. И еще я сделал ему дверную щеколду, двадцать реалов». Ну и манера же писать у этого проклятого родственника! Улыбка не сходила с губ Антонио Ибаньеса, пока он шел к дому Шосефа, еще раз убеждаясь в удивительной легкости, с какой удерживал в памяти различные цифры и данные, имеющие отношение к деньгам и материальному производству. Возможно, этим он тоже обязан своим родственникам, поскольку его отец ограничивался лишь тем, что обучал его чтению и письму, а также учил любить книги, но совсем не думал о том, как превратить приобретенные знания в полезные склонности, из которых можно было бы извлечь доход. Да, это они, Ломбардеро, направили его по тропе практического смысла, являющегося — вопреки предположениям, обычно связывающим его с банальным здравым смыслом, — наименее банальным из всех. Отец помог ему научиться мечтать, что было совсем неплохо. Позднее Ломбардеро, дабы завершить этот цикл, научат его летать.

Он открывает дверь и спускается влево, к дому Ломбардеро. В нескольких шагах от него Шосеф беседует с двумя спутниками Антонио, которые, несомненно, обратились к нему, чтобы провести день под прикрытием, спрятавшись среди растущих вокруг дома дубов; они поочередно заступали на караул на протяжении всего утра и большей части дня. Заметив появление хозяина, оба сопровождающих отходят назад. По-видимому, один из них кричал, зовя дона Антонио, и теперь боится, что Ибаньес ему это припомнит. Поэтому он отступает немного быстрее, чем второй, и издали наблюдает за церемонными объятиями, которыми обмениваются родственники, — впрочем, достаточно сдержанно; он думает, что между этими двумя людьми, должно быть, очень доверительные отношения. У обоих родственников серьезные лица, точнее сказать, огорченные и расстроенные, словно они стремятся со всей ясностью дать понять друг другу, какие чувства обуревают их обоих в эти мгновения новой встречи.

Потери были значительные, и весть о катастрофе уже разнеслась по всему побережью Луго, пересекла Эо и из Вейги по прекрасному горному краю торопливо поднялась к Оскосу. И нет ничего необычного в том, что Шосеф так приветствует своего двоюродного брата и, храня почтительное молчание, снова и снова похлопывает его по спине и обнимает под выжидательным взглядом слуг. Они никогда ничего подобного не видели: чтобы кто-нибудь прикоснулся к их господину и столько времени держал его в своих объятиях.

Вдруг Антонио Ибаньес издает вопль, долгий жалобный крик, неожиданно и странно сгибается в три погибели, продолжая кричать.

— Аааааааааай! — вопит Антонио, а его слуги застывают, пораженные, не в состоянии что-либо предпринять. — Ай-ай-ай! — продолжает он вопить, как безумный.