Синий мир. (Сборник)

— В этом я не могу быть уверен. Кораллы выросли в такие формы, что создали для них небольшие проходы, чтобы плавать туда-сюда и делать все, что им захочется делать в доме. Конечно, им не нужна защита от дождя. Они построили эти коралловые гроты не с теми же чувствами, с какими мы строим дом — но это не выглядит похожим на естественные кораллы. Это как если бы они заставили кораллы расти для удовлетворения собственных нужд.

— Значит, они разумны, — нерешительно сказал Мэрфи.

— Не обязательно. Осы ведь тоже строят сложные гнезда, повинуясь только инстинкту.

— Каково твое мнение? — продолжил допрос Даймон. — Исходя из впечатлений, которые ты получил?

Флетчер покачал головой:

— Уверенности у меня нет. Я не знаю, какой стандарт следует применить. Разумность — это слово, под которым подразумевают множество разных вещей, и наш генеральный путь — это изготовление предметов и разделение труда.

— Я тебя не понимаю, — сказал Мэрфи. — Так ты считаешь этих деков разумными или нет?

— А люди разумны? — улыбнулся Флетчер.

— Несомненно. В конце концов, они сами так говорят.

— Хорошо, вот что я пытаюсь объяснить: мы не можем считать человеческое понятие разумности мерилом ума декабрахов. Мы должны судить об этом, используя другую систему ценностей — ценностей декабрахов. Люди пользуются мертвыми инструментами из металла, керамики, волокон, неорганических веществ, наконец. Я могу представить цивилизацию, зависящую от живых инструментов — специализированных видов рабочих групп, используемых для специальных целей. Предположим, что декабрахи живут на этой основе. Они заставляют кораллы вырастать в такие формы, какие им требуются. Они используют мониторов вместо подъемных кранов или силков, или чтобы достать что-нибудь над водой.

— Тогда, очевидно, — сказал Даймон, — ты веришь, что декабрахи разумны.

Сэм опять мотнул головой.

— Разумность — это просто слово, предмет определения. Что, если деки не могут быть помещены под человеческое определение?

— Это выше моего понимания, — заявил Мэрфи, снова усаживаясь на стул.

Даймон настойчиво продолжал:

— Я не метафизик и не семантик. Но, мне кажется, мы должны и можем определить, есть ли у них разум или нет.

— Да какая, в сущности, разница? — спросил Мэрфи.

Ответил Флетчер:

— Для вопроса, который имеет отношение к закону, это очень большая разница.

— А, — догадался Мэрфи. — Ты имеешь в виду Доктрину Ответственности.

Флетчер кивнул.

— Мы можем оказаться злобными янки, калеча или убивая разумных аборигенов. Так уже бывало прежде.

— Понятно, — сказал Мэрфи. — Я был на Алкаиде-2, когда из-за этой проблемы пострадала корпорация «Гравитон».

— Так вот, если деки разумны, мы должны контролировать каждый наш шаг. Вот почему я встревожился при виде дека в аквариуме.

— Так как же мы сумеем это определить? — поставил вопрос ребром Мальберг.

— Существует один критичный признак, — заявил Даймон.

Команда ожидающе смотрела на него.

— Ну? — не выдержал Мэрфи. — Выдай его.

— Общение.

Мэрфи задумчиво кивнул.

— Это кажется верным.

Он посмотрел на Флетчера:

— Ты заметил их разговоры?

Флетчер покачал головой.

— Завтра я возьму камеру и диктофон. Тогда мы будем знать точно.

— Кстати, — сказал Даймон, — почему ты спрашивал о ниобии?

Флетчер о нем уже забыл.

— У Христала был на столе образец. Правда, я не уверен...

Даймон кивнул.

— Так вот, это может оказаться совпадением, но деки буквально переполнены им.

Флетчер вспыхнул.

— Он в их крови, и сильнейшая концентрация во внутренних органах.

Флетчер замер с чашкой на полпути ко рту.

— Достаточно, чтобы извлечь выгоду?

Даймон кивнул.

— Возможно сотня грамм или более на организм.

— Так-так, — протянул Сэм. — Это на самом деле очень интересно.

Дождь рушился вниз всю ночь, поднялся сильный ветер, кружа и перенося дождь и пену. Большая часть экипажа отправилась спать, за исключением стюарда Дайва Джонса и радиста Маннерса, которые засиделись за шахматами.

Новый звук пробился сквозь ветер и дождь — металлический стон, неблагозвучный скрип, который через какое-то время стал слишком громким, чтобы не обращать на него внимания. Маннерс вскочил на ноги, подошел к окну.

— Мачта!

Ее смутно можно было видеть сквозь дождь, раскачивающуюся, как тростник. Угол размаха все возрастал.

— Что нам делать? — крикнул Джонс.

Лопнула одна из растяжек.

— Сейчас ничего.

— Я вызову Флетчера. — Джонс побежал к выходу, ведущему в общежитие.

Мачта вдруг дернулась, застыла на долгие секунды под немыслимым углом, затем обрушилась на корпус цеха.

Флетчер появился, внимательно посмотрел в окно. Без топового огня темная платформа казалась зловещей. Флетчер пожал плечами, развернулся.

— Мы ничего не сделаем ночью. Выход на эту палубу будет стоить человеческой жизни.

Утром определение повреждений показало, что две растяжки были почти полностью перерезаны или распилены. Мачта, как легковесная конструкция, быстро развалилась, пара сегментов валялась в углу палубы. Платформа казалась лысой и плоской.