Синий роман

– Тогда просыпайся, – вкрадчивый голос Константина Трав забирался в подсознание, как перегар в чуткую ноздрю трезвенника и заставлял меня расстаться со сном.

Мы ехали, словно герой тоскливой русской песни, в санях, запряжённых шикарной тройкой лошадей. Хотя, Костик потом уверял меня, что передвигались мы менее романтично, но с большим комфортом, используя при этом последние достижения автомобилестроения: в джипе с каким-то индейским названием то ли "Черроке", то ли "Ирокез". А Алик был уверен, что мы неслись по заснеженным просторам в ещё более комфортабельном, нежели салон крутой машины, купе дорогого вагона скоростного поезда.

Пить мы начали в Ялте, и каким образом очутились в зоне вечной мерзлоты, никто из нас не имел ни малейшего представления. Однако водки у нас было предостаточно. А задумываться над бренностью судьбы и смыслом жизни начинаешь только тогда, когда кир кончается. Так что мы пока просто пили. Спали. Блевали. И снова пили.

Я очнулся, оттого что за окном очень сильно что-то завывало. Зелёными ритмами горячей самбы в пьянку ворвалась метель. Сначала я подумал, что это просто белая горячка, а не чёрная латиноамериканская музыка колючей стужи, но, выйдя во двор, понял, что разум мой, хоть и отправивший в отпуск память (за мой счёт), по-прежнему работает. На воле свирепствовала метель. Кони замёрзли, джип сломался, а железнодорожные пути замело.

Осталась только водка, да пельменей килограмм триста, чтобы не умереть с голоду. Откуда взялось сие изобилие, мы не знали. Люди, вообще, крайне редко размышляют над тем, откуда берётся то, что уже есть. Вопросы приходят значительно позже: лишь, когда лишаешься того, над возникновением чего никогда не размышлял.

На исходе второй недели нашего заточения Алик посетовал на то, что в нашем бунгало нет телевизора.

– Зачем тебе телевизор? – спросил его Костя, разливая по стаканам водку.

– Телевизор – это новости, – многозначительно произнёс Алик и выпил.

– А новости – это политика, – поддержал я после пельменя, которым закусил, беседу.

– Политику придумал Березовский, – сказал Костя, разливая по стаканам водку, – для того, чтобы отмывать свои бабки.

– А как же Америка? – многозначительно произнёс Алик и выпил.

– А что Америка? – поддержал я беседу и, закусывая, отправил уже не горячий, но ещё тёплый пельмень себе в рот.

– Вы что, не читали Пелевина? – спросил Костя, разливая по стаканам водку, – Америку тоже придумал Березовский для того, чтобы отмывать свои бабки.

– Что-то ты часто наливаешь, – многозначительно произнёс Алик, но при этом все-таки выпил.

– Да, – поддержал я беседу и отправил уже не тёплый, но ещё не холодный пельмень себе в рот.

– А что ещё делать? – спросил Костя и опять налил.

– Ну! – многозначительно промычал уже никакой Алик и снова выпил.

– А и действительно. Что ещё делать? – поддержал я после пельменя, которым закусил, беседу, – кстати, пельмени совсем остыли.

И мы взялись за их приготовление. Вернее, взялся за это хозяйство я. Поставив на огонь кастрюлю с водой, и не дожидаясь, пока закипит вода, я высыпал в неё пельмени. Затем, немного подумав, я отправил туда же щепотку соли и, закурив, стал ждать.

Ждать пришлось недолго. Через полчаса я извлёк из кастрюли один огромный пельмень, который Костик есть наотрез отказался. Это только голод – не тётка. Всё остальное является нашими непосредственными родственниками, которыми иногда можно и пренебречь.

А снег всё шёл. Казалось, никогда этому не будет конца. Лирика белого безмолвия, иногда окрашиваемая завываниями ветра, за две недели так надоела, что если бы не водка, взвыли бы мы похлеще всякой метели, раскладывая свой вой на три голоса. Водка заменяла нам все прелести жизни. Она была для нас книгой и телевизором, театром и дискотекой, а иногда и просто женщиной.

– А причем здесь Пелевин? – спросил проснувшийся Алик после того, как закурил. Он сначала прикуривал сигарету, а потом открывал глаза, – во-первых, он об Америке ничего не писал. А во-вторых, никакой Америки не существует. Мир заканчивается где-то в окрестностях Киева.

– А как же Москва? – я знал, что Алик бывал в Москве и, причём, провёл там достаточно много времени для того, чтобы понять: этот город не химера.

– Да. Ты прав. Но дальше Москвы уж точно нет ничего.

– А как насчёт Питера и Риги? – сначала я собирался вспомнить ещё и о Городе Королей, который в советском союзе окрестили Калининградом, но потом, несмотря на то, что провел в нём два года, усомнился в его действительности.

– Не знаю. Не знаю.

– Но я там был. Мне-то ты веришь?

– Тебе-то я верю, – задумчиво произнёс Алик, – Но как знать, что они там с тобой сделали? – он был серьёзен.

– Кто они, и где это там?

– Те, кто придумал Америку, – я уже было начал бояться, что он зациклится на этой ахинее, но тут на выручку пришёл Костя и, не дав объяснить Алику: где это там, подбросил свою галиматью. Буддистскую:

– Ничего нет и никого нет. Всё – лишь плод моего воображения.

– А как же мы? – хором спросили мы с Аликом.

– Вас я тоже только придумал.