Синий роман

Не вижу, но знаю: сейчас она, словно неуверенный в себе грабитель, подойдет ко мне со спины и…

Подходит. Целует в щеку.

– Как тебе Руслан?

– Ниче так. Пока не начинает высказывать своего однобокого мнения. Но блять, он же его постоянно высказывает.

– Не матерись.

– Ваще-то, я читать пытаюсь.

– Что читаешь?

Закрываю книгу. Показываю ей. Книжка без обложки. Начинается с тринадцатой страницы.

– А хоть о чём? – вздыхает она.

– Как всегда. Ни о чём.

– …или о любви?

– Может, и о любви. Невелика разница.

– Ничего себе, невелика! Я говорю: любовь; а ты: ничто.

– Всё зависит от угла взгляда на проблему. Если таковая, вообще, имеется.

– Кофе будешь? Варила, как ты любишь – на живом огне с полынь-травой.

– Нет.

– Сотки сутки, – обиделась она.

– Не понял.

– Сотки мне сутки. Буквами.

– Ага. Щас я всё брошу и буду делать тебе свистульку. Дура.

– Кстати, дура завтра уезжает.

– Куда?

– В Москву.

– Зачем?

– За песнями…

Как не изгаляйся, а воздух не выебать. Им можно только дышать. Не надышаться. Особенно по утру. Когда твоего нелепого шага ещё не слышит роса. Спит. Сон росы о морских ракушках, растущих на голых ветках платана, тревожен и краток. Что с неё взять? Пьянь – она и в китайской сказке беспробудная. Или прохладная капля на молодом побеге бамбука. В ней, смахнув слезу непрошенную, какой-то уже немолодой немой ирод рода человеческого пытается утопить свою любимую собачонку. Мучается. Уж который год подряд. Похоже, плачет он от обиды. Ну что за блядство? Не тонет сука. Хоть вой.

Ты разделась – стройна и спокойна, точно бронза. Вошла в воду. Самоубийство не состоялось. Через час покинула волну речную и, пройдя по террасе, подошла к столу. Большой. Дубовый. На нём бабочки разноцветно ебутся. Присела на край. Налила в бокал какого-то красного сока, пригубила, закурила лениво и, глядя на неторопливую возню насекомых, с наслаждением поставила к стенке мою надежду. Наивная. Умерь свой пыл. Её уже давно нет. Ни стены, ни надежды. Осталась только корявая надпись: «Я проверил музу реки». И та лишь в бутылке шмурдяка неизвестного поэта-пропойцы. А белокурые молодые дамы из расстрельной команды сжимают в руках автоматы, дырявят шпильками туфелек бесполезный грунт под стройными своими ногами и, нервно хихикая, никак не возьмут в толк, что они тут делают? Бесполезно смеяться. Плакать глупо.

Я сжег предстоящее лето. Мой внутренний водопад пересох. Ничего не попишешь. Не каждому даётся влага дней. Остается только петь. Сухо и нестройно.

Ближе к закату день чечевичный попытался найти смысл жизни. Отчаялся, да и повесился на фонарных столбах пыльного крымско-татарского городка без имени. Один на всех сразу. Теперь болтается на них, что твоя ночь жидкая, нелепая, но многообещающая. Свисает, раскачиваясь, подобно безнадежно-трезвому корсару-неудачнику на новенькой рее флегматичного флагмана флота её величества. Задорно и легкомысленно. Да хуле поддаваться беззубому ветру? Всегда найдётся тот, кто захочет плюнуть тебе в душу, и – вуаля – водопад твой снова многолик и труднодоступен.

Отхлебнул кофе. Обжегся. Она так и не научилась его готовить.

                  Джуманджи.

Ивана повезла свою волосатую Москву в Москву к какому-то ультрамодному парикмахеру. Здороваясь с мастером, она втихаря умыкнула у него мысль: «Сколько париков не покупай, а лысый всё равно останется лысым».

Костик, по древней русской традиции, тосковал два дня. Потом плюнул на это дело и, вспомнив о подаренной ему книге, взялся за изучение Синей магии. Книга была неинтересной, но полезной, и с её помощью Костик довольно скоро научился парить в воздухе на расстоянии двадцати сантиметров от земли.

Алик пообещал своему сыну компьютер и теперь вкалывал, как проклятый сразу на трёх работах. Но денег почему-то всё равно не хватало.

Я пил пиво с яркими собаками. В свободном полёте это делать особенно приятно. Собаки были ухоженными и блестели, словно на солнце снег.

– На солнце снега не может быть, – сказала мне ты.

– Может быть, ты права, – ответил я. Спорить с ней – бесполезная трата времени.

Днём он, словно потревоженный взгляд ночной птицы, сочинял стихи, надеясь, что их никто и никогда не прочитает, а ночью жил совершенно в ином ритме, потому что, гуляя по чужим снам, писал нескончаемый роман о ярких, как снег на солнце, собаках. По крайней мере, так ему казалось.

Десять тысяч лет спустя, историки смогли прочесть вторую страницу книги Джуманджи. Когда будет написана последняя, никто не знает. Так же, как не узнает никто, когда была написана первая страница вечной книги. Несмотря на то, что библиофилам хорошо известно о существовании двух первых страниц Джуманджи, исследовать их пока никому не удавалось. Нет, прочитать их – это проще простого. Но пересказ одного ученого мужа существенно отличается от того, что рассказывает о прочитанном другой.