Синий Цвет вечности

До 6 июля Лермонтов со всеми приятелями был занят целиком подготовкой бала в Гроте. Развеской фонариков на стенах. Укреплением люстры из трех обручей. Договорился с оркестром Емануелева парка о музыке, которая должна звучать на бале. Нашел еще какого-то бедного скрипача с бульвара, которому дал отдельное задание.

6-го он оставил Столыпина на хозяйстве доделывать остальное.

Сам он уехал. Доктор Барклай посоветовал взять еще курс железистых калмыцких ванн от его ревматизмов, и он, как ни странно, послушался. Потом Столыпин удивлялся, что именно в эти дни Михаил вдруг стал много внимания уделять собственному здоровью, и относил это к последствиям гаданья старухи Кирхгоф. Другие тоже удивлялись: вообще-то это было ему не свойственно. Он лишь заехал попрощаться с Катей Быховец и ее тетушкой, чтоб быть уверенным, что Катенька будет на бале, и взял с них слово, что они навестят его в Железноводске.

После чего выехал туда на два дня.

В Железноводске он быстро снял комнату рядом с ваннами и парком и улегся в постель, выложив на стол тетрадь Одоевского, несколько листиков почтовой бумаги («кусков семь», как будет значиться после в описи имущества), перо и баночку с чернилами. Еще два карандаша. Он явно хотел спать, но стихотворение Пушкина не покидало его. «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей…» Он шептал про себя — и сам не заметил, как началось продолжение… Голос Бога был с ним и нашептывал…

С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.

Провозглашать я стал любви

И правды чистыя ученья:
В меня все ближние мои
Бросали бешено каменья.

На этой строчке он уснул. Но, наверное, стихотворение застряло в нем, и разговор с Богом длился, потому что утром, лишь хлебнув воды (промочить горло), он еще присел к столу и без запинки записал до конца. Не отрывая пера. Все семь четверостиший. И следом аккуратно переписал их в тетрадь Одоевского.

Еще наткнулся на свое письмо к бабушке от 28 июня. «И не отправил, подлец!» — он обматерил себя. Верно, хотел что-то добавить и задержал. Он стал перечитывать. Это письмо нужно привести целиком…

«Милая бабушка!

Пишу к вам из Пятигорска, куды я опять заехал и где пробуду несколько времени для отдыху. Я получил Ваших три письма вдруг и бумагу от Степана насчет продажи людей, которую надо засвидетельствовать и подписать здесь; я это всё здесь обделаю и пришлю.

Напрасно Вы мне не послали книгу графини Ростопчиной; пожалуйста, тотчас по получении моего письма пошлите мне ее сюда в Пятигорск. Прошу Вас также, милая бабушка, купите мне полное собрание сочинений Жуковского последнего издания и пришлите также сюда тотчас. Я бы просил также полного Шекспира, по-англински, да не знаю, можно ли найти в Петербурге; препоручите Екиму. Только, пожалуйста, поскорее; если это будет скоро, то здесь еще меня застанет.

То, что вы мне пишете о словах Г. Клейнмихеля, я полагаю, еще не значит, что мне откажут отставку, если я подам; он только просто не советует; а чего мне здесь еще ждать?

Вы бы хорошенько спросили только, выпустят ли, если я подам.

Прощайте, милая бабушка, будьте здоровы и покойны; целую Ваши ручки, прошу Ваше благословение и остаюсь покорный внук

М. Лермонтов»

Вечером 8-го он приехал заранее: бал еще не начинался, и гости не сходились. Ему надо было обустроить место оркестра (Найтаки дал напрокат несколько стульев для музыкантов), еще надо поместить скрипача, у которого отдельное задание (Михаил пристроил его за занавеской в глубине Грота). Магазин Челахова не подвел с коврами, и Столыпин прилаживал к стенке последний из трех…

Два официанта от Найтаки суетились, накрывая столы внутри Грота по ободу…