У
Князя Трубецкого-старшего провожали с почестями. За гробом шел весь Кавалергардский полк во главе с самодержцем всея Руси. Такое нечасто бывает. Государь ехал под своим штандартом. Правда, и тут вышло всё не гладко. При выносе штандарта из Зимнего и передаче его случились заминка и нарушение ритуала. Этого уж государь никак не мог простить. Два офицера — Апраксин и Челищев, допустившие промах, — тут же загремели в армию, просто не слезая с седла, а командир полка (Кавалергардского, не забудьте!) взят под арест. Такие порядки. К тому же царь был до того расстроен недоразумением, что доехал лишь до Литейного и повернул обратно. Полк дальше за гробом шел без него. Все сочли это дурным предзнаменованием. Наследник Александр писал сестре Марии в те дни: «Вся эта история очень неприятна и произвела очень дурное впечатление на публику, которая и без того любит все критиковать и контролировать. Maman, от которой хотели скрыть, в конце концов всё узнала, — это, как всегда, послужило причиной ее слез — надеюсь, что это скоро все забудут». От императрицы и правда пытались скрыть подробности, но она узнала — как не узнать? — и в итоге плакала. Она вообще много плакала в последнее время по разным поводам. И сына это огорчало.
После этих событий еще Сергея — сына столь почитаемого князя — практически арестовали тотчас по прибытии в Петербург, хоть он и приехал на похороны отца. А за то, что приехал без разрешения! Не подтвердил разрешения, слышали? Мы в какую эпоху живем? То-то!
Когда Лермонтов вошел, Сергей с увлечением надевал на столбики маскарадные маски. Он коллекционировал эти маски, у него их было множество. И для этого существовали специальные столбики…
— Ты куришь?
— Не могу. Еще горло болит. А ты кури!
Лермонтову принесли сигары и кофий.
— Ты знаешь, что я под домашним арестом?
— Даже так? — удивился Михаил.
— А ты думал?! О нашем брате сильно пекутся! Мне Клейнмихель специальное письмо прислал. Чтоб из дому не выходил. Считается, что я приехал без разрешения. Хоть оно было. Отец тоже умер без их разрешения!
— А доктор Вилье что говорит?
— Он сперва сказал — три месяца для излечения. А теперь… что он может? Ему, полагаю, дано указание: как только рана затянется, чтоб я мог перенесть поездку, вернуть обратно на Кавказ.
— Меня, по-моему, тоже хотят сплавить!
— А как же твои представления к наградам?
— На них положили, кажется. Что надо.
— А тебя за что? Я понимаю — меня!
Они могли так долго перекидываться. Оба знали собственные причины и следствия, а про другого понимали не всё. Сергея император заставил жениться на фрейлине Катерине Пушкиной, она оказалась беременной. А претендентов на отказ от своей вины по этому поводу было более чем достаточно. Но выбрали Сергея. Это надо иметь такую удачливость! Его лично государь заставил обвенчаться с ней в дворцовой церкви. Ну да, застав в сложной ситуации с дамой… Но кого с этой дамой не заставали?
Хотя Сергей и без того доставлял двору много недовольств своим поведением (отчаянный был человек), кому непонятно было, что месть не ему, а его брату Александру,
Прекрасно понимала, что ее муж мстит единственному мужчине, которого она… нет, слова «любит» императрица не может произнести, даже если муж изменяет ей открыто!.. А вдова Пушкина? А Нелидова? А все другие его страсти?.. Трубецкой Александр просто нравится ей. Только нравится. Ну совсем безвинно! И не стоит мстить за это так откровенно (слово «подло» она тоже не могла бы вымолвить!) — мстить, наказывая его брата! Среди ее чувств в ту пору мелькало даже сострадание несчастным женам мятежников, которые отправились за мужьями в Сибирь: и как молили их пустить, и как поехали дружно! Императрица ощущала невольно свое женское родство с ними.
Казалось ей, она сама готова была б отправиться в Сибирь за мужем — если б только он любил ее!
Сергея Трубецкого она просто жалела. Но он не ощущал никак ее жалости, да и не нужна была вовсе эта жалость ему; он вскоре после своей несчастной женитьбы упросил начальство отправить его на Кавказ, оставив официальной жене завоевывать свободно другие симпатии. Если гвардеец столичный просится на войну, это поощрялось всегда: его поощрили.