Синий Цвет вечности

Так вспоминал потом корнет по имени Петр, по фамилии Магденко — это следует запомнить хотя бы потому, что он случайно сыграл роль Судьбы Лермонтова… Но этого ж никто не знает, правда? Пока? Даже немного времени до? Играть корнет отказался, и кий взял другой офицер, ожидавший своей очереди. Здесь были только военные. А приятель, передавший офицеру кий, почти с гордостью поведал корнету:

— Это Лермонтов, понимаешь? Лермонтов!.. Да, тот самый! Стихи на смерть Пушкина!

Столыпин и Лермонтов рассказали корнету, что едут в экспедицию на Лабу (сперва в Темир-Хан-Шуру) и о боях, какие идут в той части Кавказской линии. А корнет, по юности разомлев чуть-чуть, стал расхваливать предстоящий свой путь до Тифлиса и предварительный заезд в Пятигорск — всякие благости, какие он ждет для себя: и гостиница удобная, и ванны, и знакомые — и, конечно, женщины, как без женщин?

И что-то случилось с Лермонтовым — он был большой ребенок, это все говорят, кто по-доброму относился к нему.

— А что? Может, поехать и нам в Пятигорск? Скажемся больными, там оформимся в госпиталь!

— Ты что, с ума сошел? — возмутился Столыпин.

Честно говоря, ему начинало надоедать! Он опекал друга уже не один год, с тех пор как тот вырос. Хоть сам был моложе его, но держался его старшим, опорой. В чем-то провожатым или даже проводником. Михаила отличало всегда некое смутное движение, не понять куда. И поступки, которые объяснить было нельзя. Новые идеи у него возникали спонтанно.

— Что тебя смущает? Пойдем к Ильяшенкову, он нас знает! — он явно храбрился. Всё было не так просто: полковник Ильяшенков был пятигорский комендант.

— Может, правда? — присоединился Магденко с готовностью. — Я могу вас подвезти. У меня коляска! Да и расстояние — всего сорок верст.

— Да мы и предупредили Траскина, что нездоровы! — сказал уверенно Лермонтов.

Траскина они ни о чем не предупреждали.

Столыпин промолчал, и разговор будто сник. Но Лермонтов вступил снова… Он почти просил уже:

— Хоть несколько дней, а? В Пятигорский госпиталь… Но там, как всегда, нет мест. Пошлют на квартиру. Не хочешь?

Поутру вроде спор забылся, и втроем, за завтраком, обсуждали уже другие предметы. Все равно лил дождь, не переставая.

— А в Пятигорске сейчас хорошо! — вдруг вспомнил Лермонтов.

И поехало снова.

— Там сейчас Пушкин Лев, я точно знаю. И Трубецкой Сергей. И Тиран…

Человек со столь неудобной фамилией был их однокашник по юнкерской школе.

— Ты и по Тирану соскучился?

— Ну, товарищи все-таки! И Мартышка там. И у меня к нему дело.

— Какое? — мрачно спросил Столыпин.

— Я был у его домашних. Сестры волнуются, спрашивали, что с ним? Он вдруг ушел из армии.

Юный корнет смотрел на них и дивился им, не мог не дивиться. Ему было лет двадцать, не боле. Он был только ремонтер, то есть отбирал лошадей для войска. Вот в лошадях он понимал. Он никогда не был в боях — и был сильно смущен картиной, какая открылась ему в ставропольской гостинице, напоминавшей скорей полевой госпиталь — количеством раненых и искалеченных офицеров. Ему было странно, что эти двое сравнительно молодых людей (так виделось ему) никак не могут сделать выбор, столь очевидный, — между опасностью, на какую обречены, и сладкодушным покоем на горном курорте. Хотя, судя по их спору, у них есть такая возможность.

— Решаетесь, капитан? — спросил он Столыпина. — И ввязался же этот мальчишка, будь он неладен!

— Молодой человек, — сказал ему Столыпин жестко, — вот на столике наши подорожные и инструкции. Не откажите взглянуть.

И Магденко говорил потом, много лет спустя, Висковатову, что никогда не простит себе: подорожные-то посмотрел, а в инструкцию глянуть постеснялся!

Лермонтов, не сказав ни слова, вышел из комнаты и вскоре вернулся уже с решением.

— Ладно, — сказал, — ладно! Бросим монету! Если орел — едем в отряд. Если решка… Прости! — и честно кинул монету в воздух.

Она упала кверху решкой. И он сказал:

— Решено!..

Дождь продолжал идти упорно, и к вечеру осетинская колымага Магденко ввозила их троих, совсем вымокших, в Пятигорск.

VI

Когда сквозь темные нити дождя пошли мимо низкорослые домики Солдатской слободы и показался возвышавшийся над ними дом Конради (главного врача на Горячих водах), окруженный садом, а также слухами о том, как дом обставлен изнутри (красное дерево, и за съём — не меньше 1000 в сезон), Михаил чувствовал, что как бы выпадает на время из всего, что мешает ему жить, отстранился на срок… а там посмотрим, посмотрим! Всё может быть… или ничего не будет, но всё равно… освободиться от подлости в жилах, от того, что граф Клейнмихель требует от тебя, чтоб ты в сорок восемь часов покинул Петербург, и ты прекрасно знаешь, кто за этим стоит (не сам же Клейнмихель придумал!), а ты торчишь перед столом чуть не навытяжку и говоришь: «Слушаюсь!» А сейчас ты свободен, хотя бы временно, и можно немного потянуть с решениями. В конце концов заболеешь на водах (с кем не бывает?), и врачи будут вынуждены признать, что ты нездоров.

Утром, они еще не поднялись к завтраку, как в дверь постучали.

— Войдите! — и ввалился Лев Сергеевич Пушкин — свежий и довольный собой.