Сирены Амая

Он уже принял решение и не станет ждать. Раскрыв саквояж, извлек их него пузырек антисептического раствора, скальпель и бинт. Подумал и взял пластырь для сорванного ногтя девушки. Протянул все это Марьятте. Девушка схватила их с необъяснимой одержимостью, едва не порезавшись. Смотрела она при этом только на молчаливого Виктора.

– Я… я сейчас снова стану женщиной, и мы займемся любовью, да, Виктор Черкашин? Ты ведь говорил, что я – красотка, так? Что у меня приятный голос, верно?

– Он умер, – сказал Харинов, – но ты все равно можешь сделать это. Мне пора.

Он закрыл саквояж и подобрал карабин. Выбрался из кустов и побрел по песку в сторону подъема, тянувшегося среди лиственниц. Позади закричал зверь, которому только что капканом отхватило лапу. Другого сравнения на ум не приходило, настолько леденящим и жутким было рыдание Марьятты.

Вскоре за спиной заслышался топот, и Харинов невесело улыбнулся. По крайней мере, он вернется в этот котел не один, а с Марьяттой. Даже если бы некая сила в этот миг шепнула ему, что он умрет, так и не преуспев в своей спасательной миссии, он бы все равно продолжил шагать.

И он шагал.

46. Шемхамфораш

Продвижение по вулканической «глотке» продолжалось около десяти минут, и за то время фигуры в рясах не обмолвились и словом. Назар отрывался по полной: хрипел, орал, пускал кровавую отрыжку. Симо по большей части молчал, лишь иногда вскрикивал, когда его перекладывали на плечах. Боль, стягивавшая внутренности к желудку, превратилась в огонь маяка. И каждый взгляд этого жуткого фонаря окунал в забытье.

Наконец тряска прекратилась, и фигуры внесли мужчин в небольшой, созданный природой зал. Горели свечи. Несмотря на непрестанное желание подтянуть конечности, будто умирающий паук, Назар огляделся. Получилось так себе, но этой малости хватило, чтобы понять, что именно здесь черти плясали джигу или что там у них было в ходу.

Зал представлял собой сборище клишированной атрибутики, которая со стороны могла показаться декорацией к малобюджетному ужастику. Этакая мрачная лакуна в душе́.

В первую очередь в глаза бросался трапециевидный алтарь. Причем не пустой. На нем лежал труп – голая женщина, утратившая в смерти возраст. Веки ее напоминали сплюснутый пластилин. Бока были черными, словно страшный пожар нанес мазки. Толстые ноги – раскинуты, являя мерзкое, слипшееся естество.

В изголовье алтаря стояли две крупные свечи: черная – слева и белая – справа. На стене, прямо над алтарем, висело полотнище с намалеванной рожей козла, взятой в красный круг. Размахивать такой безвкусицей не погнушались бы и в аду.

Симо и Назара с издевательской бережностью опустили на лежаки, повторявшие контуры человека, принявшего позу зародыша. Еще два лежака, по краям, остались свободными.

«Вряд ли еще кто-то к нам присоединится. В прихожей были только мы с Симо. Как нехорошо», – справедливо рассудил Назар и зашелся в визгливом смехе.

Фигуры разбрелись по залу, и то, что сперва выглядело хаотичным, спустя мгновение обрело смысл. Все заняли места в соответствии с неким строгим порядком. У алтаря завозился «проповедник», тогда как «аудитория» выстроилась перед ним, держась друг от друга на незначительном расстоянии. Одна из фигур встала на караул у концертного гонга.

«Проповедник» взял с атласной подушки ручной колокол. Ухватился за «язык». Прозвучал первый удар, послав пронзительную звуковую вибрацию в пространство. Последовали еще семь ударов, и после каждого «проповедник» поворачивался в один из углов зала, обозначая этими действиями некий октагон.

Затем тьма сгустилась, став шипящей и дикой. По крайней мере, так показалось Симо, пытавшемуся в этот самый момент свалиться с лежака. Но это было не легче, чем вкатить по снегу здоровенный валун в гору. Кулак следователя намертво вцепился в никотиновые жвачки.

– Во имя Амая, носящего цвета красных огней, я взываю к крови, клокочущей в бездне! – произнес «проповедник» возвышенным голосом Антеро. Он занял место у изголовья алтаря. – Услышь нас, своих детей! Надели нас милостью подземного огня! Наши тела – сосуды для твоих даров!

– Слишком громко, – прохрипел Назар, а потом, задыхаясь, взревел: – ЭТО… СЛИШКОМ… ГРОМКО!

Симо задрожал. Ему не было видно оперуполномоченного, находившегося слева от алтаря, но он почему-то был уверен, что тому сейчас не поздоровится. «Господи, как будто до этого нам здоровилось, – с полубезумным смешком подумал Симо. – „Господи“? Здесь, поди, и думать-то запрещено о Боге. Ох, простите».

Однако никто не утихомирил Назара, и тот продолжил жаловаться и стенать. Стенать и жаловаться. Казалось, от оперуполномоченного ничего не осталось, кроме сломанной ноги, порезов, нескольких граммов лавового камня в желудке и крика.

– Заклинаем тебя – даруй нам силу! – сказал, словно выплюнул из-под капюшона, Антеро.

– Шемхамфораш! – грянул хор голосов.

Дежурившая у гонга фигура ударила в гулкий гонг.

– Заклинаем тебя – уничтожь наших врагов!

– Шемхамфораш!

Еще один удар в гонг, породивший протяжное эхо.

– Заклинаем тебя – призови свои полчища!

– Шемхамфораш!