Сирены Амая

– Я сделаю это. Помяни мои слова, старик.

– Тогда я признаю, что ты – наш бог, Симо Ильвес.

Назар притих, ожидая, что на это скажет заяц, но тот загадочно молчал. Вероятно, высказанная дерзость стала сюрпризом и для него.

Фигуры подняли оперуполномоченного повыше. Он еще раз вгляделся в тени шахты. На сей раз разбухший заяц из кошмара был на месте. Перекрыл собой дыру, нисколько не заботясь о сталагмитах, что, по идее, должны были пропороть его шкуру. Красные глаза сощурились.

– Не стесняйся, малыш Назар, – прошипело чудовище. – Прыгай сюда и расскажи, как поживаешь. Ну?

И Назар, получив энергию чужих рук, прыгнул. Прыгнул без какого-либо сожаления или воспоминаний о прошлом.

Зубастая глотка распахнулась, неся боль, тьму и избавление от мучений.

Калигари проснулся и открыл глаза. Конечно, змеи, даже такие замечательные, как этот карамельно-песочный полоз, не имели век и потому спали как тренированные десантники из армейских баек – с открытыми глазами. И все же рефлекс змей по пробуждении именно что «открывал глаза», как и любое другое проснувшееся живое существо.

Несмотря на всевозможные удобства, призванные скрасить жизнь полоза, тот чувствовал себя неважно. Происходило кое-что странное. Пока Калигари спал, до него словно дошел некий сигнал, вызвавший донельзя неприятное последствие.

Проглоченная вчерашним вечером мышь двигалась назад.

Уплотнение, обозначавшее грызуна, смещалось к пасти, и происходило это без желания самого Калигари, который не понимал, с чего бы это вкусная мышь решилась на такой трюк. Скользнув по субстрату из волокон тополя, выполнявшему в террариуме функцию грунта, полоз обвил корягу и крепко стиснул ее, пытаясь пресечь бегство грызуна с помощью давления. Не помогло. Сплюснутая и частично переваренная мышь будто растянулась, без особых проблем проскочив затор.

Беда застала Калигари на подступах к домику из пластиковых камней. Пасть распахнулась, и грызун неторопливо выплыл наружу. Вопреки ожиданиям полоза, мышь была мертвой.

Но это ничего не изменило для страдающего Калигари, и спустя минуту он умер.

51. Радость Лины

Лина с наслаждением выдохнула. Последний любовник, с явными признаками слабоумия, покинул ее около пятнадцати минут назад. Возможно, в этот момент, у спуска в колодец, они решали, кто сойдет к ней следующим.

– Я приму вас всех, – с улыбкой прошептала Лина, не открывая глаз.

Она лежала прямо, только ноги чуть раздвинула, чтобы ни у кого не возникало сомнений в ее намерениях.

Участь той девчонки, что задирала нос, потому что якобы могла отличить Сатану от Не-Сатаны, не беспокоила Лину. В той же степени ее не касалось и то, что приключилось с остальными членами группы. Разве не за этим они все прибыли сюда: чтобы обрести свою судьбу?

Судьба.

Да, Лина верила, что именно здесь она станет той, о ком, как выяснилось, грезила всю жизнь. Какая-то ее часть – та, что с безупречной непредвзятостью исследовала ножи, воровавшие жизни, или соскабливала брызги крови и спермы с обивок бесчисленных диванов, – твердила, что она сошла с ума. А все потому, что был взломан некий сокровенный погребок ее души, выпустивший из себя, будто из ящика Пандоры, все эти нездоровые пристрастия.

«Я не настолько свихнулась, чтобы не понимать, что со мной происходит, о нет, дамы и господа, – промелькнуло в ее голове. – Я просто раскрепостилась, обрела себя. Ибо здесь нет осуждения – только любовь Амая. Это святое место, в котором обитают женщины-сирены».

Внезапно эти мысли привели Лину в ярость. Она села и вцепилась в левую ногу. Руки разделили между собой пальцы ступни – и дернули в разные стороны.

Сила, приложенная к этому действию, была помножена на ярость и болезненную обиду на собственное несовершенное тело. Лина закричала от боли, когда кожа между пальцами лопнула, а сама ступня, со звуком рвущейся ткани, разошлась почти на четверть. В ладони потекла горячая кровь. Брызнули слезы. Следом пробудился лихорадочный смех.

Теперь она, Лина, как сирена!

Продолжая изнывать от восторга и боли, Лина не сразу заметила на лесенке мужчину. Тот, чьи гены застыли создать на его лице уродливый коктейль из плоти и хрящей, наблюдал за ней.

А потом его губы разлепились – и раздался всхлип.

– Я как сирена, видишь? Как маленькая добрая сирена, – сказала ему Лина. Она никак не могла взять в толк, почему он застыл, почему не хочет разделить с ней любовь. – Ну же, иди ко мне, лакомка.

Однако «лакомка», активно работая руками и ногами, уже поднимался по лесенке. Бежал прочь из колодца, в котором, судя по всему, обосновалась сумасшедшая.

Несколькими секундами позже сверху донесся его хриплый голос:

– Как… птица.

«Да, я как птица», – подумала Лина и расплылась в блаженной улыбке.

Она обхватила пальцы правой ступни, разделила их и крепко сжала. Очередная порция восторга и боли излилась на ее тело.

Часть IV. Краснее красного

52. Из глотки

1