Сирокко меняет цвет снега

Лаура провела меня по квартире и показала свою комнату. Небольшое помещение с окном посередине вмещало кровать, письменный стол со стулом и длинную штангу на колесиках, заполненную вешалками с одеждой. Мой взгляд упал на настольную лампу из зеленого стекла с золотыми разводами: среди книг и тетрадей она выглядела словно аристократка, которая сбежала из родового поместья и, подобрав подол великолепного платья, брела по заброшенной лесной дороге.

– Это венецианское стекло, – сказала Лаура, заметив мой интерес к лампе. – Подарок бабушки.

– Ты привезла Италию с собой?

– В Берлине слишком темно.

Она включила лампу, и её свет ударил мне в лицо.

– Пасмурно, – подыскал я подходящий синоним.

Лаура попросила меня помочь ей с докладом про Турин. Это было наше домашнее задание по курсу на понедельник – рассказать о своём родном городе. Для начала она показала мне фотографии Турина на айфоне и попросила выбрать те, что могла бы добавить в презентацию. Потом Лаура стала на ходу сочинять текст, но её голос дрожал, и она спотыкалась на каждом немецком слове. После нескольких неудачных попыток я вдруг услышал английский. Но, увидев мой озадаченный вид, она вернулась к немецкому. Туринская девчонка перебирала синонимы, и, так и не найдя подходящего для описания церкви Святого Лоренцо, выдала тираду на итальянском – её глаза заблестели от счастья.

– Нихт ферштее… Дойч, битте… – сказал я.

Она пожала плечами и улыбнулась.

– Я не могу перевести. Если бы хотя бы на французском или испанском…

– Откуда ты их знаешь? – спросил я.

– Они близки к итальянскому. К тому же мой отец – журналист, и мы прожили несколько лет в Париже, Марселе и Валенсии. Когда я была совсем маленькой, мы даже отправились месяцев на семь-шесть в Токио. Но на японском я ничего, к сожалению, не запомнила.

Если бы эту череду городов произнес кто-то другой, я бы решил, что этот кто-то хвастается. Но, слушая Лауру, можно было подумать, что все эти Токио и Марсели находились на соседней улице или, на худой конец, на одной ветке эс-бана. Было неудивительно, что, имея такой богатый опыт жизни за границей, она так уверенно чувствовала себя в Берлине.

Она попросила меня рассказать о Пензе. Я говорил о памятниках, мосте через речку, университете, кафе… Моя речь была отвратительной. Всё было таким безликим и серым. Я говорил лишь о том, что мог выразить. Общие фразы. Ничего не значащие слова. Воспоминания кричали, но только я слышал их. Нет, это не просто девятиэтажка! Это мой дом. Дом, где я вырос, где жила моя мать. Эта речка – моя речка, где я столько раз купался, где ловил рыбу со школьными друзьями, где однажды чуть не утонул. А в этом университете я учился на юрфаке, мечтал стать адвокатом, просиживал часами в библиотеке. В этом кафе я иногда обедал. Именно там я встретил Дашу. Но о ней Лауре, конечно, не следовало знать.

– Как будет «счастье» по-русски? – спросила она, прервав мои мучения.

– Я не знаю… Правда не знаю, – не солгал я.

Она удивленно посмотрела на меня.

Это был подходящий момент, чтобы рассказать ей об афазии, но Лаура вдруг спросила:

– Разве ты никогда не был счастлив?

Теперь настала моя очередь пожимать плечами.

Мы пили бароло и закусывали его остатками наших дёнеров. Я расспрашивал Лауру про Лондон, где всегда хотел побывать. Она училась там семестр по обмену и подрабатывала барменом в ночном клубе. Лауре нравилось ночи напролёт смешивать коктейли, болтать с посетителями, слушать их истории, понимающе кивать в надежде получить хорошие чаевые. Иногда ей требовалась помощь охранников, когда кто-нибудь из посетителей распускал руки или сваливался со стула. Наверное, из нее вышел бы неплохой политик. Я слушал и ничего не говорил о себе. Раз или два мне показалось, что она говорила со мной по-русски. И я понимал её. Где-то в два часа ночи я прошёл краткий курс бармена и научился смешивать яблочный мартини.

Расправившись с коктейлями, мы вернулись недопитой бутылке красного.

– Я не скажу об этом в классе… Но ты должен знать. В Турине всё на своих местах. Дома, люди, предметы, запахи, чувства. И я тоже.

– Почему ты не вернёшься туда?

– Я возвращаюсь. По несколько раз в год, к семье и друзьям. Через двадцать-тридцать лет я обязательно вернусь в Турин насовсем. – Лаура прижалась ко мне и положила голову мне на плечо. – Это как знать, что всё закончится хорошо, что бы ни случилось с тобой в начале или середине. Что в конце концов ты обязательно будешь счастлив.

Сделав большой глоток пьемонтского бароло – терпкого красного, аромат которого, казалось, был сильнее вкуса, я запретил себе думать об афазии.

– Тогда и я буду в это верить, Лаура.

– Лора, пожалуйста. Я привыкла к такому произношению.

Я кивнул, но мне по-прежнему не нравился англоязычный вариант её имени. Она тоже принялась за вино.

– Ты вернёшься в свою Пензу? – спросила она.

– Не знаю. Там всё не на своём месте.

– В твоём городе? Разве так бывает? – Она сделала большой глоток и провела рукой по моим волосам. – Тебе нужна мечта, мой Зербино.

Я обнял её.