Сиротки

Шарка вдруг обнаружила, что проходит мимо комнаты Латерфольта. Она там никогда не была, а о том, кто там живет, обмолвился как-то раз Тарра, проводя ее на очередное занятие во дворе. Сейчас Шарка наклонилась и заглянула в замочную скважину. Крошечная комната, еще меньше, чем у нее самой, выглядела пустой и бедной. Холодная постель застлана в спешке, в углу свалены в кучу колчан, странный изогнутый меч, части диковинного доспеха из мелких пластин…

«Во что ты меня втянул, Латерф?» – подумала Шарка с внезапным приступом злости на егермейстера. Куда он исчезает? Почему выглядит так, словно не спит ночами? И с кем он не спит ночами?

Она вздрогнула и огляделась, почувствовав, как в плечо ударился маленький камушек. Тонкий силуэт, сидящий на подоконнике, заставил ее успокоиться, но она все равно проворчала:

– Не делай так больше! Напугал меня!

Нелепость своей просьбы она осознала еще до того, как Дэйн состроил недовольную гримасу. Он всегда так к ней обращался раньше, когда не мог дотянуться рукой. Кажется, она отвыкла даже от собственного брата.

«Гетман велел позвать тебя», – показал Дэйн, гордо задрав нос. Он говорил теперь как-то иначе – руки двигались увереннее и четче. «Можешь и после завтрака, но он просил поскорее».

– Ага, – рассеянно отозвалась Шарка.

Дэйн отдал ей честь сердцем – этот жест у него уже вошел в привычку – и повернулся, чтобы уйти.

– Постой. – Брат обернулся. – Ты не знаешь, куда пропадает Латерфольт?

Дэйн немного подумал, собираясь с мыслями, – а может, размышляя, стоит ли отвечать. Шарка хорошо знала, что означают чуть опустившаяся бровь и беспокойно движущиеся руки. Неужели теперь у него общие секреты с Хроустом, в которые он не посвящает сестру?

«Он чистит дороги».

– Что?

«Не знаю. Так сказал Ян».

Ян… Все ясно. Значит, она задаст этот вопрос прямо гетману. Брат хотел уйти, но Шарка снова его остановила:

– Дэйн. – Она постаралась придать голосу нежности, но вышло больше похоже на стон: – Я скучаю по тебе.

Она бы хотела сказать куда больше: о том, как все это время, с того дня, когда толпа расступилась, пропуская героя легенд к двум нищим сиротам, все мечтала остаться с Дэйном наедине. Ей очень надо было поговорить с ним об увиденном в воспоминаниях Латерфольта, о Фубаре, о Морре… Но Шарка постоянно одергивала себя, понимая, что Дэйн наконец нашел свое место. Теперь его, оборванного безголосого мальчишку, чествовали как одного из Детей Хроуста, а ребята Тавора учили язык немых, чтобы его понимать. Шарка отняла у него привычную жизнь, пусть и неказистую, и провела сквозь несколько кругов ада. Как могла она отнимать его время теперь, когда он получил даже больше, чем мечтал?

«Я тоже скучаю по тебе!»

Дэйн подбежал к сестре и крепко обнял, а отстранившись, продолжил, озвучив ее собственные мысли: «Я так счастлив здесь!»

– Я вижу, и я очень рада, братик.

«Все будет хорошо, пока мы в Таворе. С Сиротками, Латерфольтом и Хроустом!»

Она нежно погладила его по вымытым блестящим кудрям, совсем таким, как у матери. Дэйн всегда хорошо чувствовал правду и ложь. С самого начала он подозревал Тлапку – и оказался прав. А если сейчас он так уверен и счастлив, значит, надо ему довериться.

Хроуст ждал ее в бывшем парке, который за многие годы превратился в дикий лес на окраине города. Шарке и сопровождавшему ее Тарре пришлось долго продираться сквозь заросли, пока они не вышли к площадке на краю скалы. Отсюда открывался потрясающий вид: на юге море разбивалось о руины старого порта, на востоке протянулся узкой полосой каменистый и недружелюбный Галлас, а на западе и севере ждала Бракадия, утопавшая в зелени лугов, лесов и холмов.

Гетман сидел на камне, лицом к Бракадии. Без своей палицы, великанского коня и свиты он словно уменьшился в размере, превратившись в усталого деда, присевшего насладиться видом. Шарка, поклонившись, села рядом на камень.

– Ты хотел меня видеть, мой гетман? – робко спросила она.

Не подумав, она села справа, и теперь Хроусту пришлось повернуться всем телом, чтобы видеть ее единственным глазом. Некогда синий, от старости он выцвел, покрывшись серой пленкой. Но Шарка никак не могла привыкнуть к его взгляду, такому пронзительному, словно вся сила из потерянного глаза перешла в уцелевший.

– Уже тридцать три года, как я на войне, – заговорил наконец Хроуст. – Забыл, каково жить в мире. Не потерпел ни одного поражения. Похоронил своих друзей, обеих жен и всех родных детей. – Его голос, обычно густой и громкий, истончился и потух. Он запнулся, отвернулся от Шарки и немного помолчал. – Когда Латерфольт уговаривал меня довериться Свортеку, злейшему из врагов, и притвориться поверженным, я сначала решил, что вот оно: мое первое поражение. Забвение, убогая пародия на мир… Все, чего я добился кровью и потом своих людей, надо было бросить, словно я подобрал юбки и слинял с поля боя. Но я доверился Латерфольту. Он мой первенец из Детей Хроуста. Он никогда меня не подводил.