Сироты вечности

Они монстры, Мара и ее дочь, но даже монстры теряют осторожность. Даже монстров можно убить.

На потолке моего роскошного, снабженного кондиционером номера в отеле «Ориентал» нет вентилятора. Пока первые бледные отблески зари ложатся на гипс и тиковые балки у меня над головой, я представляю себе медленно вращающиеся лопасти и засыпаю.

Я улыбаюсь, думая о том, чем буду занят этой ночью, и следующей тоже. Я вижу женщину постарше, облизывающую губы молодой женщины, вижу, как она широко раскрывает свою пасть в ожидании каскада крови. Моей крови. Смертельной крови.

Прежде чем уснуть, я, успокоенный принятыми лекарствами и последними оборотами воображаемого вентилятора, представляю себе образ, который придавал мне сил все эти годы, и особенно последние шесть месяцев.

Я вижу Трея, который снимает очки и щурится, и его лицо становится беззащитным, как у ребенка, и нежным, как щека возлюбленного. И он говорит мне: «Я вернусь, Джонни. Я вернусь сегодня вечером».

А я беру его за руку. И без тени сомнения говорю:

– И я с тобой.

Я улыбаюсь – ведь я нашел то место, куда можно вернуться, – и отпускаю себя в прощение и сон.

Женщины с зубастыми лонами

Слушай меня. Я расскажу тебе нечто важное.

Я еще никому не рассказывал эту историю. Вряд ли у меня останутся силы и время, чтобы рассказать ее еще раз перед смертью. Поэтому слушай, если хочешь узнать.

Сперва я должен развернуть вон тот сверток. Я видел, как ты поглядывал на него, пока я говорил в твой аппарат последние недели. Ты из вежливости ничего не спрашивал, но холщовый сверток наверняка тебя заинтересовал. Все-таки он размером с человека. Ты поминутно посматривал на него, когда я рассказывал тебе, как вичаша-ваканов вроде меня запеленывают наподобие мумии при обряде ювипи, и ты, должно быть, спрашивал себя, уж не труп ли еще одного вичаша-вакана сидит у этого полоумного старика в углу лачуги.

Нет, там не человек. Гляди, вот я разворачиваю.

Под холстиной ты видишь семь сыромятных кож, перевязанных ремнями. Я сниму сыромятные кожи.

Под сыромятными кожами – бизонья шкура.

А под бизоньей шкурой – оленья. Чувствуешь, какая она мягкая, несмотря на возраст? Она вымочена до такой мягкости во рту моей прабабки. На-ка, подержи ремни, пока я разворачиваю оленью шкуру.

Под ней – красная фланель.

Под красной фланелью – синяя фланель. Это последняя обертка. Теперь сядь, а я потушу весь свет, кроме свечи на столе. Вот я разворачиваю синюю фланель.

Вижу, ты разочарован. Всего лишь две старые курительные трубки, думаешь ты. Ты не прав.

Мои соплеменники лакота-сиу порой ждут всю жизнь, чтобы увидеть одну из этих трубок, и даже тогда они не испытывают разочарования. Трубки можно доставать только в самые важные и священные моменты. Ты спросишь, зачем же я достал трубки сейчас, перед вашичуном вроде тебя – причем вашичуном несведущим.

Отвечаю: пускай ты несведущ, но ты не глуп, как и большинство вашичунов. У тебя есть секретарша, она услышит слова, которые я говорю в твой магнитофон, и напечатает все в совершенной точности. Это важно. Я бы рассказал историю моему такоже – моему жирному испорченному правнуку, – но у него глаза и уши залеплены испражнениями телевизора вашичунов, который он смотрит по шесть часов в день. Другой мой такожа, мой настоящий внук, сидит в тюрьме в Рапид-Сити. А даже если б не сидел, все равно его ум и его наги – дух – разрушены алкоголем.

И в нашей резервации нет никого, у кого хватило бы терпения, мозгов или мудрости выслушать и понять мою историю, извлечь из нее знание, необходимое для того, чтобы стать вичаша-ваканом – шаманом – или ваайатаном – человеком, который видит будущее. Сейчас нет. В нынешнее плохое время, которое вашичуны предложили нам съесть, а мы и проглотили, точно глупая лошадь, глотающая колючки и подыхающая, когда они раздирают ей желудок.

Но возможно, однажды кто-нибудь из лакота прочитает мою историю в твоем невежественном изложении. И возможно, тогда они поймут. Поэтому молчи и слушай.

Трубка, на которую ты смотришь сейчас, – это Птехинчала Хуху Чанунпа – Трубка Кости Детеныша Бизона. Она пятнадцать поколений хранилась в моей семье из племени итазипчо народа сиу. Красные штуковины, свисающие с нее, – это орлиные перья. А вот это птичьи шкурки и маленькие скальпы. Вижу, тебя передернуло. Да, может статься, это скальпы детей-вашичунов, но я все-таки думаю, это скальпы пауни. У пауни всегда были маленькие головенки, ведь мозги-то у них крохотные.

Говорят, все хранители трубок доживают почти до ста лет, а ты знаешь, что я родился еще в прошлом веке.

Вторая трубка – священная трубка нашего племени. Видишь, чаша у нее красная? Она сделана из «трубочного камня», который добывают в одной-единственной каменоломне в мире. Охотники гнали бизонов через скалы, где находится каменоломня. В трубочном камне – кровь бизонов. Но он стал священным для нашего народа не из-за бизоньей крови.