Ситтин (СИ)

— Таких подробностей я не знаю, — покачала головой Туу-Тикки. — Она меня ненавидела. Точнее, не так. Она была нарцисс и ненавидела меня за то, что я — это что-то отдельное. Сначала игнорировала, потом использовала как маркер своего социального статуса и ненавидела. А мой отчим… — Туу-Тикки махнула рукой. — Слышал же, говорят: «Мы делаем добро из зла, потому что больше его не из чего делать»? Вот это как раз тот случай. Педофил, который действительно любил ребенка. Что не мешало ему быть педофилом. Самое смешное, что иначе я бы не выжила — меня убивала нехватка тактильного контакта, а мать ко мне не прикасалась. Знаешь, у меня в детстве была бронхиальная астма, которая прошла, как только отчим начал… ну ты понимаешь. Зато началась у матери.

Грен молча стиснул зубы. Этих подробностей он не знал. Туу-Тикки говорила о них как о чем-то совершенно обыденном. А он пытался понять, как это — жить с ненавидящей матерью и любящим педофилом, и привыкнуть не обижаться, потому что за проявленную обиду бьют вдвойне, и остаться одной, и в одиночестве потерять ребенка, и умереть — в одиночестве…

— Ты давно жила одна? — спросил он.

— С шестнадцати. Меня выставили из дома, как только я закончила школу. А ты?

— Я жил с дедом и бабушкой, пока не пошел воевать. До девятнадцати. Твои тебя бросили?

— Не так, как твои. Ничего такого драматичного. Им просто было очень удобно, что меня больше нет — очевидно же стало, что я не подчинюсь, ломать меня — слишком затратно, проще забыть. Я долго ходила на терапию, свыкалась с мыслью, что мать меня не любит, что что бы я ни сделала, так и не полюбит — нет у нее этой функции. Хотя, конечно, иллюзия того, что родительская любовь должна быть по умолчанию — страшная штука. Даже тот факт, что она била меня смертным боем, в детстве не был для меня признаком ее истинного отношения. Дети слишком зависимы от взрослых.

Грен посмотрел на свои руки, сжавшиеся в кулаки.

— Ты не будешь против, если я навещу твоих родителей и набью им морды?

— Буду, — с улыбкой сказала она. — Ты музыкант, тебе надо беречь руки. Грен, я вообще не хочу иметь с ними ничего общего. Совсем ничего. Их дочь умерла, я — другое существо, не человек даже. Прошлого нет — твоего, моего. Забудь.

— Не обещаю, — он покачал головой. — Я сыграю им проклятие, а ты запишешь и мы отправим. Ты не против?

— Не против. Но тогда уж и своим сыграй.

— Проклятие? Я не смогу.

— Ну просто — сыграй. Все, что с тобой было после того, как они от тебя отказались, все, что с тобой творилось из-за этого, твою смерть. А отвезти попросим Эшу.

— Я бы и сам мог. Это недалеко.

— Тебе слишком дорого станет возвращение. Лучше не надо.

Гинко отправился в Первый Дом, едва Грен вернулся с игры. Еще бурлило послеигровое возбуждение, еще помнили пальцы струны малой арфы, еще ловил взгляд отраженный свет десятков глаз, еще гудела у самого уха тетива — а Гинко встал, и прошел через гостиную, и коснулся зеркала, и канул в нем.

— Сегодня? — спросил Грен, скидывая с плеча рюкзак.

Но ему никто не ответил. Грен прислушался. В бассейне плескалась вода. Он поднялся к себе, надел плавки под халат и пошел купаться, совсем забыв, что глаза у него все еще подведены черным, зеленым и золотым.

Вокруг бассейна горели толстые свечи. Вокруг свечей кружились бабочки. Аромат множества цветов наполнял ночной воздух. Синяя подсвеченная вода колыхалась, и Туу-Тикки была в ней совсем темной. Грен скинул халат на шезлонг, скомандовал духам подобрать ему волосы и спустился в прохладную воду. Туу-Тикки подплыла к нему, обхватила руками за плечи, обняла ногами за бедра. Грен приподнял ее под ягодицы и поцеловал. Губы у нее были соленые.

— Ты грим не смыл, — сказала она.

— Правда? — удивился он, провел пальцем под глазом. На пальце осталась темная жирная полоса. — И правда не смыл.

— Кто тебя красил? Сам?

— Нет, парень один, Энди. Он там всех красил.

— Серьезная игра, раз грим.

— Только эльфов, — Грен покачал головой.

Туу-Тикки отпустила его и отплыла на середину бассейна. Ее собранные в пучок под затылком волосы украшали цветы. Кроме цветов в волосах, на ней не было ничего.

— И каково тебе было быть эльфом? — засмеялась она.

Грен присел, окунаясь по подбородок, оттолкнулся от дна и поплыл к ней. Доплыл, завис в плотной прозрачной воде.

— Я был эльфийским менестрелем. Зачаровывал шерифа и его войско, поднимал в бой вольных стрелков, исцелял музыкой раненых. Кажется, под меня переписали часть правил в последний момент.

— Ничего, что арфа была в чехле?

— Я завернул ее в плащ, так правильнее. Ты прости, что я так поздно — я еще играл после, пока все собирали лагерь.

— Отмазался от уборки, значит?

— Можно и так сказать. Гинко ушел, ты знаешь?

— На Клеа?

— Нет, кажется, к леди Наари.

— Значит, до утра не придет. Он устал здесь.

— Устал отдыхать? — не понял Грен.

— Ну да. Слишком долгий отдых деятельного человека утомляет. Он же почти здоров. Ты поплаваешь еще или пойдем ужинать?

— Я не голоден, — Грен попробовал пожать плечами в воде и едва не ушел с головой. Вынырнул, отплевываясь, и спросил: — Краска потекла?