Ситуационисты и новые формы действия в политике и искусстве. Статьи и декларации 1952–1985

Мало напоминать, что прежние лубочные картинки науки про незаинтересованного наблюдателя в любом случае являются ложными. Необходимо подчёркивать, что в этом вопросе незаинтересованное наблюдение невозможно даже более, чем где бы то ни было. Проблемы с тем, чтобы даже подступиться к области повседневной жизни, возникают не только потому, что она уже становится местом встречи эмпирической социологии и концептуального анализа, но и потому, что именно её избрало сегодня целью всякое революционное обновление культуры и политики.

Повседневная жизнь без её критики – сегодня означает поддержание существующих, насквозь прогнивших форм культуры и политики, чей чудовищный кризис, особенно далеко зашедший в развитых странах, выражается во всеобщей аполитичности и новой безграмотности. Напротив же, радикально критикуя, причём действием, текущую повседневную жизнь, можно прийти к преодолению культуры и политики в их традиционном значении, то есть подняться на высший уровень участия в жизни.

Но, спросят меня, как же вышло, что эта повседневная, единственная реальная, по моему мнению, жизнь была так поспешно и так радикально недооценена теми, кто в конце концов не имеет к тому никаких мотивов; притом, что многие из них, скорее всего, вовсе не являются врагами какого‑либо обновления революционного движения?

Полагаю, причина в том, что повседневная жизнь пребывает в границах возмутительной нищеты. И к тому же эта нищета вовсе не случайна: она беспрестанно навязывается ей притеснениями и насилием со стороны разделённого на классы общества; это нищета, установившаяся исторически, по требованию истории эксплуатации.

Использование повседневной жизни в значении потребления проживаемого времени полностью подчинено недостачам: недостатку свободного времени и недостатку возможностей его провести.

Равно как ускоренная история нашего века – это история накопления, индустриализации, так и отставание повседневной жизни и её склонность к окостенению – это результаты действия законов и мотивов, управляющих этой индустриализацией. Повседневная жизнь на самом деле по сей день представляет собой сопротивление всему историческому. Где под историческим понимается наследие общества эксплуатации и его дальнейший проект.

В чудовищной нехватке сознательной организации повседневной жизни и творческого подхода к ней выражается фундаментальная потребность эксплуататорского общества, общества отчуждения, в бессознательности и иллюзиях.

Анри Лефевр прибегает к дальнейшей разработке идеи неравномерного развития, характеризуя смещённую, но не отрезанную полностью от историчности повседневную жизнь как отсталый сектор². Я полагаю, что можно пойти дальше и характеризовать текущий уровень повседневной жизни как колонизированный сектор. Мы уже видели в масштабе мировой экономики, что отставание в развитии и колонизация – взаимосвязанные факторы. Всё указывает на то, что это справедливо и на уровне социально-экономической формации, это видно из практики.

Покрытая всевозможными иллюзиями и находящаяся под полицейским контролем повседневная жизнь служит своего рода заповедником для «благородных дикарей»³, которые, сами того не подозревая, заставляют вертеться шестерёнки современного общества с его стремительным ростом технических возможностей и форсированной экспансией рынка. История – то есть преобразование действительности – на данный момент невозможна в повседневной жизни, потому что человек повседневности – это продукт истории, над которой он не имеет власти. Очевидно, что он сам её творит, но не свободен в этом.

Современное общество понимается как набор почти полностью изолированных специализированных сфер, и потому повседневная жизнь, в разговоре о которой все вопросы могут быть поставлены целостно, естественным образом обходится стороной.

Посредством индустриализации это общество лишило трудовую деятельность всякого смысла. И никакая модель поведения человека сегодня уже не актуальна. Такое общество стремится превратить людей в изолированных потребителей, запретить всякое общение. Повседневная жизнь, таким образом, это частная жизнь, сфера разделения и спектакля.

И здесь она также становится местом поражения всех специалистов. Именно здесь, к примеру, редчайший из умов, способный постичь последние научные представления об устройстве Вселенной, вдруг глупеет и надолго задумывается над эстетическими теориями Роб-Грийе⁴ или начинает слать петиции на имя Президента Республики с намерением повлиять на его политику. Эта сфера обезоруживает, здесь вскрывается неспособность жить.

Мы не можем, таким образом, объяснять отсталость повседневной жизни лишь через её относительную неспособность перенимать технические достижения. Это важное, но всё ещё частное следствие глобального ежедневного отчуждения, которое можно определить как неспособность создать технологию освобождения повседневности.