Сиваш

У кого средств нет, тот грабит. Недалеко от Сиваша трое солдат застрелили крымского мужика, тоже подводчика, — ехал в бричке на паре, отпущенный домой помыться. Застрелили, тело бросили под крутой сивашский берег, бричку и лошадей погнали в Армянск, продали богатому хозяину. Взялись было судить бандитов. Но молодой корнет, их начальник, выдал им бумагу — с печатью! — эти, мол, солдаты, его подчиненные, ночью, когда был убит мужик, находились в казарме, спали. За эту печать корнет получил от солдат свою долю.

Взвод марковцев судили за насилие, грабеж и кровавый разбой.

В Симферополе, возле Литовских казарм, против сада Матвей видел, проезжая, знакомую картину: на тонкой веревке висит молодой парень в валяных сапогах. Подошвы валенок на четверть аршина не достают до земли. На животе — бумага с надписью: «За ограбление». Говорили, висит с утра. Родители парня, старики, сидели у ограды, устали плакать. Тут же белел приготовленный гроб. Ждали, когда власти разрешат вынуть из петли тело сына… Возле казармы собралась толпа. Иные знали повешенного, говорили, что не виноват. Спокойные, щелкали семечки. Шныряли мальчуганы. Должно быть, со всего города приходили своими глазами увидеть, на что способна врангелевская власть. Останавливались коляски и дрожки, люди смотрели с ужасом.

На следующий день, проезжая с тюками обмундирования, Матвей разглядел: висит уже другой, а надпись грамотные читали в голос:

«За содействие побегу анархиста Спиро».

В Джанкое у Слащева не так вешали, не по одному, а сразу шеренгу. Расстреливали каждый день на закате. В Севастополе не вешали. Если не расстреливали, то вывозили из бухты и с грузом бросали на дно. А как убивают в Феодосии и Евпатории — неизвестно…

Жизнь такая, что люди безвременно помирают, если не от пули, то от голода, от тифа или холеры. Вместо хлеба рабочим выдают мешки денег, делай с ними что хочешь: хоть пеки, хоть вари, хоть пускай на ветер.

От партизан по Крыму раскинуты листочки: начать забастовку, погасить паровозы… В Ольвиопольском полку нашли комсомольцев, убили их. А неделю назад молодые хлопцы — солдаты из военной школы — повынимали замки из орудий, захватили пулеметы, лошадей и — айда! — промчались по тракту от Перекопа на Чаплинку, к красным, через фронт. Ничего, доберется и он, Матвей, до сивашского берега.

На пасху Матвей в обозе выехал из Симферополя в степь, а навстречу четыре автомобиля с генералами, с попами. Сам Врангель впереди.

Грязные, черные, замордованные мужики свернули с дороги — генералу весь простор. А он — стоп, пожелал побеседовать. Обоз получил приказ остановиться. Остановились и автомобили. К Матвею подошел офицер, повел к Врангелю.

Врангель стоял возле автомобиля, высокий, ловкий. Как глянет — степь вянет. Но не смигни, так и не страшно. Хотя черт его знает, что ему придет на ум! Он власть, только пальцем шевельнет — все перед ним сделается, словно возникнет из ничего. Матвей сразу увидел, что человек высоко мнит о себе, нетерпелив, — стало быть, слеп, как ни сверкай глазищами. Воображения много, а есть ли понятие о жизни людей?

Врангель закурил, подал сигарету и Матвею. Не отказался, осторожно взял. Свита окружила обоих.

— Откуда родом?

— Из Строгановки. Из-за Сиваша.

— Перебрался через фронт?

— Зачем же, ваше высокопревосходительство? Зимой ваших офицеров вез. Теперь домой никак не попаду.

— Как звать?

— Матвей, а фамилия Обидный.

— Обидный? На кого в обиде? — Врангель дернул усиками. — На кого в обиде?

— На большевиков.

Генералы оживились, с улыбками переглянулись.

— За что в обиде на них?

Матвей ответил не моргнув, но замысловато:

— Звезда во лбу горит, а сами смотрят задом. Будто дали землю, только не показывают…

— Это как понимать? — с веселой миной, но холодно прищурив глаз, спросил Врангель.

«Так понимай, что незачем было большевикам отступать, поворачиваться задом. А взяли бы Крым, я бы землю свою увидел», — подумал Матвей, ответил же будто глупенький:

— Это я по дурости, ваше превосходительство, и сам не понимаю, откуда заворачиваю куда…

— Но что же лучше для тебя: красные или белые? Говори, не бойся…

Офицеры, окружавшие Матвея, с интересом ждали его ответа, Матвей сказал:

— Те лучше, кто нас не трогал бы.

Все: «Га-га-га!» Под шумок один из офицеров прошептал в ухо: «Перестань, дурак, «высокопревосходительствовать», отменено. Говори: «господин генерал». Матвей послушно закивал головой.

Кончиками пальцев Врангель постукал Матвея по плечу, вдруг перешел на «вы»:

— Хочу посоветоваться с вами!

— Где мне, глупому, серому… — начал было Матвей, но, взглянув в волчьи глаза, осекся: понял, что Врангель видит его насквозь, да притворяется, будто он прост, прям, открыт: мол, подскажи, мужик… Матвей осекся, а Врангель заговорил крепким, немного сердитым голосом:

— Вы крестьянин, как посоветуете распорядиться землей, чтобы никого не обидеть?

Матвей кашлянул и твердо взглянул в глаза, будто отвечал за все крестьянство:

— Это просто, опять скажу — не трогали бы никого, кто работник на земле. Каждый сам распорядится…