Сиваш

Длинные губы и тонкие усики Врангеля искривились.

— Каждый сам? Но ведь это произвол! Понимаете? Зачем обижать владельцев?

— Они, владельцы, нас обижают, с арендой-то что делают… — И тут опять осекся, увидев в глазах Врангеля черную яму. В этой яме, хоть и был правитель будто спокоен, мелькали бешеные искры. Рот у Врангеля уменьшился.

Видно было, что ничего-то человеку не жаль — хоть по колено кровь, хоть все задавись, было бы только свое… одному ему нужное… У Матвея зашевелились волоски на голове, невольно подался назад, но сразу опомнился: не робеть! Снова обернулся дурачком.

— Если что язык по глупости смолол, ваше превосходительство… господин генерал, уж простите дурака… А хотелось, однако, у вас спросить. Дочки у меня за Сивашом, хата, пахать и сеять надо. Как перебраться за вал к себе домой?

Сказал и ждал: авось по шутке домой пропустит через вал.

Тут Врангель с явной насмешкой улыбнулся, взглянул на генералов:

— Потерпи немного, может быть с тобой вместе пойдем за Сиваш, у меня там тоже дела!

Свита засмеялась, а Матвей подумал: «Вот тебе и на! На кой черт ты там, за Сивашом, сдался! Ведь придешь — опять не будет жизни никакой…» Но, будто верный служака, Матвей по-солдатски поднял руку к шапке.

— Рад стараться, ваше превосходительство!

И подумал: «Только перешеек узкий, как вдвоем пройти?»

Но Врангель уже махнул рукой, резко повернулся. Офицер, что наставлял Матвея, ткнул нагайкой в сторону обоза, прошипел:

— Катись, болтун… Живо!..

Матвей не стал медлить.

Усевшись в бричку, подумал: «Вы как угодно, а я хоть под пулями, хоть без лошадей, а домой пробьюсь».

Ехал, и все никак не уходило из памяти лицо Врангеля: губы улыбаются, а глаза по-волчьи горят; просит покорно, наступив на горло.

7

Наконец-то случилось: обоз пошел к Сивашу. Повезли мотки колючей проволоки. Не доезжая до Армянска и Перекопского вала, взяли вправо, на Литовский полуостров. Приехали на место к ночи, сбросили в степи колючие мотки, в темноте на хуторе распрягли, кормили лошадей, сами легли в повозки.

Вот они, родные места!

Звезды горели, дул ветерок. Лежа в бричке, Матвей жадно вдыхал воздух, пахло Сивашом, мокрым илом. Сердце дрогнуло, защемило от острой радости. Близко берег. В ясную погоду и когда солнце сзади, виден и другой — синеватый. Присмотреться — на седоватой полосе, будто белые кусочки сахара, строгановские хаты. Напрямую через Сиваш до них верст десять. Дочки, поди, спят. Как они живут? Есть ли у них хлеб? Не ушла ли Феся обратно к Гринчарам? Что в ревкоме? Записали ли опять ему, Матвею, три Гринчаровых десятины? Ведь в Строгановке Советская власть, стало быть, должны записать. Не обманул ли дочек Гринчар? Так и прыгнул бы сейчас через Сиваш, на крыльях перелетел бы.

Ветер тянул слева, со стороны Перекопа. Надо думать, вода стоит у Первоконстантиновской гребли, сильно не разлилась… Днем с палкой перейдешь вброд, если солдаты с берега не застрелят. Только бы не заметили… Бричку бросать жалко, лошадей — и того более. А переходить надо, думал Матвей. Лучшего момента не будет. Угонят от Сиваша — тогда и не мечтай.

«Ночь кончится, начнет вставать солнце — сразу и убегу, будь что будет», — решил Матвей. Не спалось, слез с брички, хотел отойти в степь — посмотреть, где начинается спуск в балочку, ведущую к берегу Сиваша. Конвойный солдат сполохнулся:

— Стой, подводчик, куда?

Матвей огрызнулся:

— Да мало ли куда, спи, болван. Не бойся, не удеру. Без лошадей и без брички…

— Нельзя, подводчик, будь тут, — сказал солдат. — Удерешь — мне попадет.

— Дурак ты, дурак, — ответил Матвей. — Жалеть тебя не стану. Служишь, кому не надо… Иди спи, я не удеру сейчас, в такую темень. Видишь огонек? Там хутор, вдова живет, белый хлеб с колбасой дает. Понял? Хочешь, принесу?

Солдат отпустил. Матвей пошел, слабо белела тропинка. Различил колодец с журавлем. От него влево и начинался пологий спуск в балочку. Матвей постоял в степи лицом к перекопскому ветру, нюхал, не мог нанюхаться. Найдет солоноватый воздух, Матвей облизнет губы — соль! — и кажется, что он дома.

Вернулся на хуторской двор, где стояли. Конвойный солдат уже волновался.

— Думал, ты убег. Ну, где колбаса-то?

— Велела прийти на будущий год, — ответил Матвей.

— Нахальный же ты мужик, — пробормотал солдат.

— А ты дубина, — ответил Матвей. — Не задирай, а не то сейчас убегу. Терпенья нету.

«Завтра чуть свет, пусть хоть стреляет», — еще раз подумал Матвей, лег в бричку и сразу заснул.

Встали со светом. Подводчики на короткой заре не спешили, разминались от сна, пили невкусную хуторскую воду, грызли сухари, курили и с конвоиром-солдатом вели затяжные разговоры — мол, лошади ослабли, пусть походят лишний часок; может быть, хозяин хутора даст самим поесть. Солдат требовал скорее идти в степь за пасущимися лошадьми, скорее поить, запрягать: велено быть в Армянске к утру.