Сиваш

Ночью в хате Матвея не спали. Прислушивались, что творится на воле за запертыми дверьми: не беспокоится ли птица, не чует ли собака возле хаты чужих людей. Временами на улице возникал топот, громыхали колеса. Врангелевцы убегали; верно, гнали их в хвост и гриву.

Огня в хате не зажигали. Феся сидела возле окна настороженная. За спиной слышала тихий прерывистый голос отца:

— Бегут… Слава те господи!

В середине ночи затихло, только пошумливал ветерок — какой-то новый ветерок, что-то он несет? Подходило другое время. Кто пожалует из степи? Может быть, еще не все белые прошли, до утра нельзя быть спокойным. Но если белые уходят, то свои приходят, — стало быть, будут здесь… Феся надела лучшие юбки и кофту, причесалась. Отец раскуривал цигарку, и при красном свете Феся видела, как набегает улыбка под усами; лицо будто освещалось первым отблеском зари. А пальцы отца, когда он брал цигарку, дрожали.

— Шибко бегут. Этак наши с ходу и вал возьмут… Свободно могут взять, если с ходу…

У Феси дрогнули губы, глаза затуманились, неясно улыбалась.

— Сердцем чую — придет Антон, придет.

Матвей осторожно выглянул во двор, постоял за оградой. Ночь в разгаре, морозец крепче, звезды мерцают, и тишина. Никого не слышно, ничего не видно, ни в одной хате не мигнет огонек… От врангелевцев еще остался дух — свежий навоз посреди улицы; что-то темнело под акацией, наверно бросили поломанную бричку.

Начался рассвет. Не скрипнув калиткой, Матвей вышел на улицу, снова постоял. Вдруг где-то за невидимым курганом в степи по-за хатами возник дробный сплошной топот копыт. Не конский табун бежит — едут люди.

Селяне выходили из хат, замелькали огоньки. То там, то здесь, слышно, заскрипели двери. В предутренней мгле к Матвею подошел сосед, один, другой, закурили. Собралась толпа. Матвей увидел, что и дети здесь. Горка дрожал от холода, кутался в старый тулупчик. Все от мала до велика высыпали на улицу. Может быть, идут сыновья, братья из Строгановского отряда… Женщины выходили вперед, ближе к дороге. Всем хотелось знать, что действительно идут красные, что идет большая сила. «Слава те господи, конец господам, нагайкам, насилию!» На живом теле хоть и зажили шомпольные раны, но синеют рубцы — на всю жизнь память: что такое белогвардейщина…

С каждой минутой мгла редела. А в степи у самого села уже зазвякали стремена, заскрипели седла. Строгановцы вынесли хлеб, молоко в кринках (Матвей взял два кисета с табаком). Кто-то тащил ведро с водой и кружку. С морозным ветерком в ноздри пахну́л резкий конский пот. На сереньком, светлеющем небе показались торчащие вверх шишаки буденовок. Свои! По улицам села свободно раскатились, перекликаясь, веселые голоса:

— Наши! Со звездой! В шапках с пальцем!

Все бросились на дорогу. Так оно и есть, как думали. Наверно, передовой эскадрон… За последними хатами народ столпился на обочинах. Из степи подошли первые конные ряды, обдало паром из конских храпов. Строгановцы закричали:

— Здравствуйте вам, товарищи! Ждем вас!

Конники остановились на дороге, ряды сбились теснее, в конце колонны постепенно затих стук копыт. Матвей подался вперед, к командиру:

— Здравствуйте все! Только одно скажите: вы на время иль насовсем? Какая нужна помощь, скажите…

Вдруг послышался Фесин голос:

— Товарищи военные, может, кто встречал такого, Горина Антона?

Командир низко пригнулся с лошади, всматривался в лица, голос хриплый.

— Не встречал… А пришли мы не затем, чтобы уходить. Это всем должно быть понятно. Полная победа будет наша… Развидняет — собирайтесь на сход, всё расскажем. Давно ли беляки ушли? Ревком имеется?

В толпе взвились высокие голоса:

— Идемте, идемте! Отогреться, отдохнуть. Лошадей поить — у нас колодец вон там!

Утром на улицах горели костры, сновали конные и пешие. Из степи подходили новые полки. Село вдруг стало тесным и в дыме костров словно поплыло… В полдень от штаба со двора на двор скакали верховые:

— Граждане, на выборы ревкома! Все, как один, — в школу, учреждать Советскую власть!

Со всех концов села к школе прихлынул народ. В помещение битком набились овчинные полушубки, поддевки, свитки. На всех не хватило места. Иные застряли в сенях. Двери — настежь, чтобы было слышно всем на дворе и на улице. Матвей, однако, пробился вперед.

5

Главнокомандующий белыми силами, «черненький зверь», как его называли красноармейцы, метался по салон-вагону в своей ставке на станции Джанкой, в пятидесяти верстах от вала, от Сиваша.