Скала Прощания. Том 2

И дело было не столько в предательстве Кадраха: несмотря на то что она несколько раз проявляла слабость, монах давно показал свою истинную сущность. Просто он являлся последним звеном, связывавшим Мириамель с ее настоящим «я», с прошлой жизнью. И, как если бы кто-то перерубил веревку на якоре надежды, она вдруг почувствовала, что оказалась в море, полном чужаков.

Побег Кадраха не стал для нее неожиданностью. Их уже ничто хорошее не связывало, и лишь обстоятельства мешали разойтись в разные стороны раньше. Она вспомнила, как Кадрах старательно выбирал плащ перед тем, как покинуть корабль, и поняла, что он планировал бегство, по меньшей мере с того момента, как им предложили погулять по острову. В некотором смысле он пытался ее предупредить, разве не так? На палубе попросил его выслушать – «в последний раз».

Предательство монаха не было сюрпризом, но боль от него не стала меньше. Она получила давно ожидаемый удар.

Бегство и равнодушие. Эта линия пронизывала всю ее жизнь. Ее мать умерла, отец превратился в холодное существо, дядя Джошуа хотел лишь, чтобы она не мешалась у него под ногами, – конечно, он станет это отрицать, но с самого начала его план был именно таким. Некоторое время она думала, что Диниван и Ликтор могут дать ей приют, но они погибли, и она лишилась последних друзей. И хотя Мириамель прекрасно понимала, что в том нет их вины, она не могла их простить.

Никто ей не поможет. Добрых людей, таких как Саймон и тролль или милый старый герцог Изгримнур, не было рядом, или они ничего не могли для нее сделать. А теперь и Кадрах ее бросил.

Должно быть, какие-то качества отталкивали от нее других людей, тоскливо размышляла Мириамель, как пятно, вроде темных образований на белых каменных каналах в Мермунде, спрятанных под водой до тех пор, пока не начинался отлив. Или дело вовсе не в ней, а в окружавших ее душах, не желавших выполнять свои обязательства, легко забывавших о своем долге по отношению к молодой женщине.

А как насчет золотого графа Аспитиса? У нее не было оснований считать, что он окажется более ответственным, чем остальные, но он хотя бы о ней заботился. По крайней мере она была ему зачем-то нужна.

Может быть, когда все закончится и ее отец изменит мир, как желает его извращенный разум, она сможет найти для себя дом. Она будет счастлива в маленькой хижине у моря и с радостью сбросит королевское происхождение, как змея старую кожу. Но что делать до тех пор?

Мириамель перевернулась и уткнулась лицом в грубое одеяло, чувствуя, как движется кровать вместе с кораблем в мягких, но могучих объятиях моря. Слишком много всего, слишком много мыслей, слишком много вопросов. Она чувствовала собственное бессилие. Ей хотелось только одного – чтобы кто-то ее обнял и защитил и через некоторое время она очутились в лучшем мире.

Она плакала тихо и беспокойно, дрейфуя на грани сна.

Прошел день. Мириамель лежала в темноте своей каюты, погружаясь в сон и вновь всплывая на поверхность реальности.

Где-то наверху впередсмотрящий прокричал о закате; больше до нее не доносилось никаких звуков, если не считать приглушенного плеска волн и далеких криков морских птиц. Корабль практически опустел, почти все матросы сошли на берег, чтобы провести вечер в Винитте.

Мириамель не удивилась, когда дверь ее каюты тихо открылась и кто-то присел на кровать.

Палец Аспитиса скользнул по ее лицу. Мириамель отвернулась, ей хотелось натянуть на себя тени, точно одеяло, хотелось снова стать ребенком, жить на берегу океана, еще не знавшего килп, океана, волны которого очень редко вздымались из-за шторма и всегда успокаивались с золотым восходом солнца.

– Миледи… – прошептал Аспитис. – Мне очень жаль, что с вами так дурно обошлись.

Мириамель ничего не ответила, но его голос стал утешительным бальзамом для тяжелых мыслей. Аспитис снова заговорил, стал рассказывать о ее красоте и доброте. В лихорадочной печали слова не имели ни малейшего смысла, но они звучали нежно и убедительно. Мириамель чувствовала, что начинает успокаиваться, как испуганная лошадь. Когда он скользнул под одеяло, она ощутила его кожу рядом со своей, теплую, гладкую и твердую, что-то прошептала, протестуя, но тихо, без особой убедительности: в некоторой степени происходящее казалось ей проявлением доброты с его стороны.

Его губы коснулись ее шеи. Руки Аспитиса путешествовали по телу Мириамель со спокойной уверенностью хозяина, словно он имел дело с прелестной вещицей, которая принадлежала лишь ему. Из глаз Мириамель снова полились слезы. На нее навалилось одиночество, и она позволила ему себя обнять, но не могла ничего не чувствовать от его прикосновений. В то время как часть ее желала только, чтобы он ее обнимал, дарил успокаивающее тепло, тихую гавань вроде той, где сейчас стояло на якоре и легко покачивалось «Облако Эдны», и его не тревожили бури, что бушевали в великом океане, другая ее часть хотела вырваться на свободу и безумно бежать навстречу опасности. А еще, где-то глубоко внутри, пряталась другая тень, тень темного сожаления, привязанная к ее сердцу железными цепями.