Скала Прощания. Том 2

Его плен был странным: ситхи никак его не задерживали, но и, за исключением Джирики и Адиту, не демонстрировали ни малейшего интереса. Как королевскую собачку, его хорошо кормили, о нем заботились, разрешали гулять всюду, где он только пожелает, но только из-за того, что внешний мир оставался для него недоступным. Как любимый домашний питомец, он развлекал хозяев, но всерьез его никто не воспринимал. Когда он к ним обращался, они вежливо отвечали на вестерлинге, но между собой продолжали говорить на текучем языке ситхи. Ему удавалось узнавать всего несколько слов, но все остальное оставалось за гранью его понимания. Мысль о том, что они его обсуждают, вызывала у Саймона ярость. А предположение, что они говорят вовсе не про него, а думают о нем только в те моменты, когда он находится рядом, представлялось ему совсем отвратительным: он начинал чувствовать себя несуществующим призраком.

После разговора с Амерасу дни стали мелькать один за другим еще быстрее. Однажды ночью, когда он лежал на своих одеялах, Саймон вдруг понял, что уже не может сказать, как долго живет у ситхи. Адиту, когда он спросил у нее, ответила, что не помнит. Саймон задал тот же вопрос Джирики, который посмотрел на него с огромным сочувствием и спросил, действительно ли он хочет считать дни. Саймон похолодел от ужаса, поняв, что имел в виду Джирики, и потребовал правды. Тогда Джирики ответил, что прошло немногим больше месяца.

Это было несколько дней назад.

Самыми трудными оказались ночи. В своем гнезде из одеял в доме Джирики или во время долгих одиноких прогулок по влажной траве под странными звездами, Саймон мучил себя невозможными планами спасения, планами, которые, как он прекрасно понимал, были столь же бессмысленными, сколь и безнадежными. И его все больше охватывала печаль. Саймон знал, что Джирики тревожится из-за него, а легкий смех Адиту стал казаться притворным. Саймон понимал, что постоянно говорит о своих страданиях, но не мог их скрывать – более того, не хотел. По чьей вине он оказался здесь в ловушке?

Конечно, они спасли ему жизнь. «Неужели ты предпочел бы умереть от холода и голода, – укорял себя Саймон, – неужели смерть лучше, чем жизнь, пусть и в плену, но в одном из самых красивых городов Светлого Арда?» Но даже если он и стыдился своей неблагодарности, Саймон не мог примириться с такой благословенной тюрьмой.

Один его день ничем не отличался от другого. Он в одиночку гулял по лесу или швырял камни в бесчисленные ручьи и реки и думал о своих друзьях. Под защитой лета Джао э-тинукай’и ему было трудно представить, что они страдают от жестокой зимы. Где сейчас Бинабик? Мириамель? Принц Джошуа? Живы ли они? Может быть, погибли во время черной бури или продолжают сражаться?

Отчаяние заставило Саймона попросить Джирики о еще одной беседе с Амерасу, он умолял его убедить Первую Бабушку помочь ему снова стать свободным, но Джирики отказался.

– Не мне давать указания Первой Бабушке, – сказал Джирики. – Она станет действовать в подходящее время, когда все тщательно обдумает. Я сожалею, Сеоман, но такие вещи нельзя решать в спешке.

– Поторопи ее! – бушевал Саймон. – К тому моменту, когда здесь кто-то что-то предпримет, я уже буду мертв!

Но Джирики, хотя и был заметно огорчен, стоял на своем.

Получавший постоянные отказы Саймон чувствовал, как растет его тревога, постепенно превращаясь в гнев. Сдержанные ситхи казались ему беспредельно чопорными и самодовольными. В то время как друзья Саймона сражались и умирали в ужасной, безнадежной битве с Королем Бурь и Элиасом, эти глупые существа бродили по своему залитому солнцем лесу, пели и наблюдали за деревьями. К тому же сам Король Бурь – ситхи! Стоит ли удивляться, что его соплеменники держат Саймона в плену, когда внешний мир медленно умирает от холодного гнева Инелуки.

Дни шли за днями, каждый следующий ничем не отличался от предыдущего, каждый усиливал тоску Саймона. Он перестал делить вечерние трапезы с Джирики, предпочитая одиноко ужинать под песни сверчков и соловьев. Игривость Адиту вызывала у него раздражение, и он начал ее избегать. Его тошнило от ее ласковых поддразниваний. Он знал, что значит для нее не больше, чем комнатная собачка для королевы. Саймон решил, что больше не станет этого терпеть. Если ему суждено быть узником, он им будет.

Джирики нашел его в роще лиственниц, где он сидел, как мрачный ощетинившийся еж. В клевере гудели пчелы, солнце проникало сквозь иголки, штрихуя землю серебряным светом. Саймон жевал кусочек коры.

– Сеоман, – сказал принц, – могу я с тобой поговорить?

Саймон нахмурился. Он уже знал, что ситхи, в отличие от смертных, действительно уходят, если не получают разрешения остаться. Народ Джирики высоко ценил уединение.

– Думаю, да, – наконец ответил Саймон.

– Я хочу, чтобы ты пошел со мной, – сказал Джирики. – К Ясире.

Саймон почувствовал, что у него появляется надежда, но она сразу вызвала боль.

– Зачем? – спросил он.

– Я не знаю, мне лишь известно, что всех, кто живет в Джао э-тинукай’и, просили там собраться. И я считаю, что тебе тоже следует туда пойти.