Скальпель и автомат

.. Чуть рассвело с Лобзовой Шурой пошли к лесу подбинтовывать раненых, готовить к эвакуации. Они лежали на сене, на хвое по несколько человек. На первых машинах должны отправить их в первую очередь. Слышим, тарахтит в небе У-2. Выскакиваем на поляну, раненые машут руками, пилотками. Заблудился что ли? А он все кружит над лесом. Крикнет нам, а что — непонятно. Вдруг из-за леса шесть мессеров вылетели и за ним. А он все кружит. Наседают мессера, бомбы сбросили, из пулеметов строчат, совсем прижали. Пикируют, воют. Потом смотрим, черный дым вырвался из У-2. Кто пилоткой, кто рукавом вытирают глаза, кто-то предложил пойти туда, посмотреть, может, жив летчик. Но вдали сигналят машины.

Скоро старшина Павел Пикунец привел колонну. Раненых погрузили быстро и отправили в тыловой госпиталь. Спокойно дошли до перевязочной. Слышим разрывы бомб — прочесывают из пулеметов. Оказалось, в лесу бродит фашистский «котел» — это значит, фашисты попали в окружение. За домами и в садах притаилась другая колонна — грузит раненых от перевязочных и операционной. Мессера отбушевали и улетели. Вслед за ними выехала колонна с ранеными. Вечером работы мало. По книге регистрации в этой деревне эвакуировано 5680 человек. Фронт продвинулся далеко вперед.

У меня в палатке остались три танкиста из разных экипажей. Одеты они в серые сожженные, в больших обгоревших дырах комбинезоны. Тела почти все обгорелые, забинтованы с толстым слоем ваты. За ночь все промокает и приходится подбинтовывать несколько раз. Отметка врага Субботиной Л. на эвакуацию есть. Свистящее дыхание и редкие стоны из-под кучи бинтов, забинтованные руки, как куклы мягкие сложены на груди. Положив пальцы на коричневые пятна бинтов, чувствую сильные толчки сердца, оно как птица рвется из груди. «Сестрица, погрузите в машину, все равно смерть, обгорел весь, кожи совсем нет, одна кровь. Может быть, доедем?» — огромная ватная рука легла на мою руку. Из отверстия среди бинтов на лице хрипло вырывается горячее дыхание, края бинтов окрашиваются розовыми кругами. Они ширятся, как живые, пропитывая марлю. Мне очень жалко танкистов. Вчера богатыри, смелые, рвущиеся вперед, защищая своей броней солдат пехоты, подбадривая, они врывались в гущи врагов, давили и били технику. А сегодня они лежат беспомощные и умоляют отправить на лечение.

Скоро рассветет, и должен прилететь маленький самолет, который берет двоих-четверых раненых. Тихо. На рассвете сон приходит ко всем. На нарах лежат три танкиста. Как снеговики, покрытые прожженными лохмотьями. Подхожу, слушаю хриплое дыхание — все живы. У одного из-под марли красные вывернутые веки с гнойными заплывами, в глазах мольба: «Сестрица! Мы честно воевали и от врагов не бежали. Я принят в партию. Помоги, отправь в тыл», — шепчет он неразборчиво. Я низко наклонилась — слушаю и думаю.

Губы сожжены, корки кровавые лопаются и проступают кровавые каналы. Смотрю на него, и становится тоскливо и больно на душе. И еще мысли о том, что они обречены. И только быстрота эвакуации может кого-то из них спасти. Тыловой госпиталь может дать открытое лечение, пересадку кожи, переливание крови. Сейчас эти раненые еще сильны, но с каждой минутой состояние ухудшается. Что делать? Медсанбат уехал, спросить не у кого.

Вот послышалось тарахтенье. Все яснее… яснее. Замолкло. Это приземлился У-2. Летчик вошел в палатку — молоденький осоавиахимовец, во всем новом, начищенный и сияющий. Оглядел нары, солому, белых забинтованных кукол-танкистов:

— Возьмем! В крылья самолета, быстрей!

И опять умоляющие, неразборчивые слова из бинтов: «Последняя просьба! Уважьте нас всех! Во имя жизни!»

Сзади стоят два санитара из легкораненых, они тоже очень хотят помочь танкистам — каждый из нас мог лежать вот так… Что же делать? Палатка вздрогнула, начинался новый день. Артподготовка решила вопрос.

— Укол! Готовьте быстро!

Милые мои! Если хоть один погибнет в самолете, будет мне большая неприятность, а может быть, и трибунал! Танкистов уложили на носилки. Быстрее! Быстрее!

Летчик взял карточки: «Долетят?» С носилок, с трудом приподняв голову, чтобы видеть его, торопливо, непослушными губами: «Долетим, голуба, на жажде к жизни долетим! На ненависти! Еще не сполна рассчитались… Вернемся опять!»

Летчик покачал головой — не так скоро вас подлатают, так и война может кончиться.

Носилки подняли. Я держу правую сторону. Санитар ранен в руку.

На небе веером занималась заря, прохладный утренний ветерок освежал. Стало радостно, надежда пришла неожиданно.

Затарахтел винт. Ветер от винта поднял пыль. Маленькой птичкой взмыл самолет. «До свиданья, дорогие! Только будьте живы!» Где-то гудит то громче, то тише, вздрагивает земля. Тяжело на душе и не напрасно. Позже, когда меня вызвали и допросили с пристрастием, измотав и опустошив, я узнала, что всех троих танкистов выгрузили мертвыми. И осталась я жива только благодаря тому, что осоавиахимовец написал объяснительную, что все равно взять было некого и летел порожняком…