Скальпель и автомат

Мне и Фире Чигиринской приказали развернуть перевязочную в доме ближе к краю села. С санитаром тряпками приводили в порядок стены, потолок, окна, вымыли пол, где нет стекол, забили фанерой или заткнули тряпьем. Нашли и внесли необходимую мебель: стол, табуретки, маленькие два столика, буфет приспособили под шкаф с медикаментами. Прислали к нам Ваню Гаврилова. Работает хорошо, но сердит меня то, что он рта не закрывает: та-та-та-та — и чечетку на полу отбивает, пылит. Оставшийся спирт из аптечки умудряется выпить. А Гале Перепелициной он очень нравится. Вот чудеса! И она смотрит на него такими красивыми глазами! На этот раз нам дали подкрепление — Марусю Полосухину. Хорошо работает, молодец.

15 ноября дежурная по гарнизону. Взяла из перевязочной двух легкораненых, вооружились и бродим по дорогам села. Тишина, населения нет.

Лерман Таисия Самуиловна за что-то накричала на меня, ни в чем не виноватую, и уехала. Начался прилив раненых. Небольшое наступление.

24 декабря выдали зимнее обмундирование, два кубика на петлицы. Но все же успела простудиться — такая редкость на фронте! Зубы! Теперь я знаю, что у меня есть зубы, и болят они все. Устала до невозможности, а не уснешь. А тут из леса бабка зачастила в домик к раненым: где каша у раненых осталась, а то и корочку хлебца жует беззубым ртом. Все хватили лиха сполна, жалеют беднягу. Увидала старая, как я за зубы держусь, спрашивает, верю ли в бога? Отвечаю — нет! Не обучена! Комсомолка!

— Душа у тебя хорошая, по крещению как называлась?

— Тамара!

— Сейчас с зубами займемся, веришь? Пожимаю плечами…

— Упрямая! Повторяй за мной…

Слова малопонятные, но когда зубы болят, повторишь. Раненый боец, поглядывая ехидно, говорит: «Сестра! Лучше к зубному иди!» «Нет у нас зубного! А вас бросить нельзя, госпитали далеко. А вас подбинтовать надо, да к эвакуации собираться пора».

Пока разговаривала да назначения выполняла, зубы болеть перестали. Но через несколько часов на лице красовался солидный флюс. Раненый приподнялся с нар и сказал серьезно: «Смотрю, смотрю — одна сторона худой, худой! Другой сторона — толстый, толстый! Одна сторона — красивый наш сестра, другой сторона — ой, не хорош, не наш сестра!»

Зеркала нет, а руками чувствую, здорово разнесло. От домика к домику бегом. Смотрю, капитан медслужбы Выдрин Вениамин Александрович из Москвы, земляк. Спрашивает: «Зубы?» «Да, товарищ капитан!» «Сейчас устроим!»

Быстро разыскали меня в госпитальном отделении, доктор Берри вскрыл десну, а доктор Выдрин держал меня за плечи. И все равно я кричала и перепугала раненых, было больно. А теперь, когда болят зубы у солдат, я шепчу на память те слова, а они — кто верит, кто не верит.

Шинель моя совсем износилась, уж и не греет, ветер насквозь гуляет, как в решете. С финской и верой и правдой служит. Вызывает майор, комбат. Видно, что-то поручить хотел, но как увидал шинель, так и… «Приказываю новую шинель надеть!» Я к старшине, а он говорит: «Где я тебе шинель достану? Иди к портным, скажи, я приказал!» Я к портным (это легкораненые и больные солдаты, негодные к строевой службе). Прошу: «Сшейте, пожалуйста!» «А где прикажешь материал взять? Ну ладно, жди!»

Через неделю за мной пришли. Показывают почти новую шинель, а ворот разворочен и в крови. «Согласна?» О, ужас! «Согласна!» Романенко Андрей посмотрел, говорит: «Соглашайся!» Быстро мне сшили шинель. И хорошо сидит и тепло.

Глава IX Победная зима

31 декабря 1942 года. Опять воинская часть пригласила нас, 5 человек, на торжественное заседание. Командир части Мамончик поздравил всех, вспомнили погибших. Немного танцевали под баян. Меня пригласил Будзелевич. В час ночи ушли в батальон. Все дни метет метель, ветер выдувает тепло, воет в трубе. Вечер. Сидим у печки в перевязочной, смотрим на веселый огонь. «Ох, картошки бы напечь», — вздыхаю я. Фира посылает санитара: «Поищи чего-нибудь! Голодно!» Приносит несколько луковиц. Положили их под угли — вкусная еда. Да если бы сухарика… Пришел Виктор Будзелевич — обморозился. Рассказывал о боях, случаях на войне. А в небе опять гудят самолеты, ночь выдалась беспокойная. Немецкие самолеты гудят, но не бомбят. Это тревожит.

Утром в перевязочную ввалились гурьбой солдаты с обмороженными ушами, носами, щеками. У кого пальцы ног, у кого пальцы рук — все это отекшее.

— Где это вас Дед Мороз подстерег?

Развлекаем разговором, а сами обрабатываем обмороженную ткань.

— И то Дед Мороз! — в тон отвечает один.

— Угостите-ка, ребята, подарочком!

Второй из кармана положил на табуретку кружечки из серебряной бумаги.

— Правда, как игрушки?

— Что же это такое?

— А попробуйте, сестра!

Я развертываю шелестящую бумагу, там лежат два шоколадных кружочка.

— И есть можно?

— Не бойтесь, сестра, мы уже ели!

— А где взяли? Не секрет? Скажите!

— Отчего же, скажем! — морщась от боли, говорит голубоглазый солдат.