Скальпель и автомат

Нам приказали занять недостроенный рубленый дом с печкой. Кашу привозили вовремя. Пока стоят холода, фашисты ходят на отмороженных ногах, в госпиталь ехать отказываются. Боятся. Ведь они сами всех больных уничтожали. Если нечаянно зацепишь за отмороженную ногу, раздается звон. Но как только потеплеет, начнутся гангрена и эпидемии, а этого мы не должны допустить.

— Сестрица! Стойте, на вас немецкая вошь ползет!

— А почему немецкая?

— Со свастикой на спине!

Нужна дезинфекция в палатке среднего офицерского состава. Тесно на нарах. Всех вывели на улицу. Санитары убирают на нарах. Принесли мне массу серийных фотографий. На одних пленные красноармейцы до и после экзекуции. Партизаны и расправа над ними. А вот семья в деревенском доме: старик с седой бородой, его домочадцы — дети, женщины. Второй снимок: на улице без шапок, ветер треплет седины, а малыши прячутся за юбку женщины. Третий снимок — лежат в крови малыши, женщина на коленях рыдает. Еще снимок. Убиты женщина и подростки. А сбоку на всех фото стоят с пистолетами улыбающиеся бравые офицеры.

— Чьи карточки?

Все молчат.

А вот авторучка — внутри жидкость. Это бактерии, которые весной должны были занести в воду. Часы со взрывателем.

Смотрю на фашистов. В них не узнать тех откормленных убийц. Как же я их ненавижу, злодеев!

После дезинфекции пригласили всех на нары. В большой палатке с печуркой высшие офицерские чины, во второй палатке с маленькой печуркой чехи. Не зная языка, трудно общаться с ними. Молоденький чех немного знает русский и немецкий, переводит. Немцы требуют медикаменты, шприцы. Все время что-нибудь требуют. А здесь война кончилась. Тылы уехали, и ничего нет.

Из палатки утром вынесли молоденького офицера — начинался тиф. Чех-переводчик сказал, что его придушили, чтобы всех не заразил. Из второй палатки чех — пожилой врач просит разрешения перевестись в немецкую палатку, там теплее и не так тесно. Я разрешаю, ввела его в палатку, прошу перевести, что ему нужно тепло, простуда, и суставы болят. Веду чеха-врача за рукав к печке. Кто-то сзади выдернул пистолет, держат крепко за руки, холодная костлявая рука взяла за горло, и я, теряя сознание, слышу, как кричит переводчик. Меня сильно тряхнули (спокойная немецкая фраза) и вытолкнули из палатки. В глазах мелькают искры, красные круги и адская боль в голове. Да горите вы ярким огнем, чтобы я еще раз зашла в палатку. Пистолет в кармане. Наутро вынесли чеха-врача из палатки. Чех-переводчик заплакал… Какие же фашисты звери!

За нашим домом большие землянки вырыты, в них живут пленные солдаты. Туда я хожу после обеда. Фашисты со мной не разговаривают, изредка кто-нибудь скажет «хлеб!», но тут же выскочит старший, ударит, и разнесет смельчака. Все стоят по стойке «смирно». Еда два раза в день, когда привозят кухню. Первые два котелка наполняют нам, а потом пленным. По утрам приезжает машина и увозит в специальный госпиталь тяжелобольных и раненых, умирающих от обморожения ног. Пленные неохотно соглашаются уезжать, стараясь не попадаться на глаза. Но там, в госпитале, лучше кормят, и врачи делают все возможное, чтобы спасти чьих-то отцов и сыновей.

17 февраля нас сменили. Началась Севско-Новгород-Северская операция. 19 февраля разместились в Иловле. Домик чистый, встретили хорошо. Работы не очень много.

…Получен приказ грузиться в эшелон. Мне что-то нездоровится. Второй раз меня скрутил сыпной тиф. Видно, укусила меня та «быстроходка» со свастикой. Фотографии сдали в особый отдел. В авторучке действительно был вирус — весной пошла бы эпидемия. В часах был вмонтирован взрыватель, и недисциплинированный солдат попал в госпиталь с осколком лица и рук.

Температура. Меня положили в спецвагон. Тут же заболели доктор Шагина, Выдрин В.А., Залогин санитар, Маймулина Александра, Алиперова. Косы мои остригли. Доктор Зверева и Фира Чигиринская ухаживали за мной.

Весна! Как хочется домой! А еще больше хочется кушать. Иногда вижу в забытьи большую кружку горячего чая, чувствую запах куска теплого ржаного хлеба — это я выздоравливаю. Дней через 20 майор Шафран разрешил перейти в свой вагон из спецвагона, ходить еще не могу. Ирина Кононенко встретила в вагоне, помогла влезть. «Жить хорошо, и жизнь хороша!» — улыбается. Умер санитар Залогин, сняли его под Ельцом, оказалось, это его родина, а в деревне — семья. Вечная память! Он много и хорошо работал в аптеке, в перевязочной, в операционной. В изоляторе осталась Алиперова. Пришли Варя Агапитова с Мишей Козловым, играли в карты в подкидного дурака.