Скандал столетия

Раз уж у нас зашла речь об этом, скажу, что самый забавный случай вышел со мной не на выдуманной конференции на Канарах, а несколько лет назад, когда авиакомпания «Эр-Франс» получила от меня письмо, которое я и не думал писать. Туда поступила за моей подписью громогласная и пышущая праведным гневом жалоба на отвратительное качество сервиса, жертвой которого я стал в такой-то день и час во время рейса Мадрид – Париж. Проведя тщательное расследование, авиакомпания наложила на стюардессу взыскание, а их PR-отдел прислал мне в Барселону очень любезное и покаянное письмо с извинениями, приведшее меня в полное замешательство, поскольку я никогда этим рейсом не летел. Более того – в полете я пребываю в таком ужасе, что не обращаю внимания на качество обслуживания, а все силы свои устремляю на то, чтобы, вцепясь в подлокотники кресла, помогать самолету держаться в воздухе, или унимать детей, чтобы от их беготни по салону не провалился бы, не дай бог, пол. И единственный нежелательный инцидент произошел, когда я летел из Нью-Йорка в таком перегруженном и тесном самолете, что трудно было дышать. В самый, так сказать, разгар полета стюардесса преподнесла каждому пассажиру красную розу. Я был так напуган, что сказал девушке от всей души: «Чем розы дарить, сдвинули бы лучше кресла на пять сантиметров, чтобы коленями не упираться». Хорошенькая стюардесса, явно ведущая родословную от неустрашимых конкистадоров, ответила мне невозмутимо: «Не нравится – можете сойти». Я и не подумал, разумеется, строчить кляузу в авиакомпанию, названия которой не желаю упоминать, а вместо этого съел преподнесенную розу – съел ее лепесток за лепестком, неспешно пережевывая и наслаждаясь нежным ароматом, столь помогающим от аэрофобии, – и лишь после этого перевел дыхание. Короче говоря, получив письмо от «Эр-Франс», я почувствовал такой стыд за то, чего не делал, что лично явился в офис разъяснить дело, и мне показали жалобу. Я бы не смог доказать, что это фальшивка – и не только из-за стиля, но еще и потому, что мне самому стоило труда определить, что подпись подделана.

Это письмо написал тот же человек, который вел конференцию на Канарах и наделал еще множество всякого другого, о чем я узнаю совершенно случайно. Часто, приходя в гости, отыскиваю на книжных полках свои романы и незаметно от хозяев делаю дарственные надписи. Однако раза два замечал, что иные книги уже подписаны, причем – моим почерком, черными чернилами, которыми я всегда пользуюсь, и в моем же легкомысленном стиле, и фамилия моя там выведена так, что совсем моя была бы, будь она мною написана.

Не меньшее удивление охватывает меня, когда читаю в каких-то немыслимых газетах интервью, и, хоть никогда ничего подобного не говорил, открещиваться от них не могу, потому что моим мыслям и взглядам они соответствуют в точности. Скажу вам больше: самое лучшее мое по сию пору интервью, интервью, точнее и полнее всего передающее самые затейливые изгибы не только в жизни моей, но и в политике, дающее наилучшее представление о моих личных пристрастиях, о сомнениях, о том, что томит душу и что ее радует, – было опубликовано года два назад в Каракасе, в каком-то захудалом журнальчике и было выдумано все, от первого до последнего слова. Оно очень меня обрадовало – и не тем лишь, что оказалось столь достоверным и правдивым, а еще и тем, что подписано было именем женщины – женщины неведомой мне, но, вероятно, очень сильно любящей, если уж сумела в таких тонкостях постичь меня, пусть всего лишь через мое второе «я».

Нечто подобное происходит у меня с восторженными и ласковыми людьми, которые встречаются мне по всему свету. Непременно найдется такой, кто был со мной там, куда меня сроду не заносило, и сохранил о нашей встрече самые отрадные воспоминания. Или же он крепко дружит с кем-нибудь из членов моей семьи, которого на самом деле знать не знает, потому что у другого «я» родни столько же, сколько у меня, хотя она тоже – не настоящая, а всего лишь – дубликат моей.

В Мехико я довольно часто встречаюсь с человеком, который рассказывает мне, как роскошно он кутил в Акапулько в компании моего брата Умберто. При последней нашей встрече он поблагодарил меня за оказанную ему – разумеется, через братнино посредство – услугу, и мне ничего не оставалось, как промямлить что-то вроде: «Да ладно, старина, не за что…», ибо никогда бы мне не хватило духу сознаться, что нет у меня брата Умберто, живущего в Акапулько.

Года три назад, не успел я позавтракать, как в двери моего дома в Мехико позвонили, и один из сыновей, хохоча, сообщил: «Отец, там к тебе пришел ты сам». В волнении я вскочил, подумав: «Наконец-то! Наконец!» Но нет, вошедший оказался не я, а молодой мексиканский архитектор Габриэль Гарсия Маркес, человек сдержанный и аккуратный, стоически переносивший несчастье своего присутствия в телефонном справочнике. Он был так любезен, что выяснил мой адрес и принес корреспонденцию, адресованную мне, доставленную ему и скопившуюся у него за несколько лет.